Ирина Ободовская - После смерти Пушкина: Неизвестные письма
Карамзины и Вяземские не понимали Пушкина, а не понимая его, не понимали и Наталью Николаевну. Теперь, когда опубликованы письма Пушкиной и ее сестер, написанные при жизни поэта, а в данной книге публикуются и их письма после его смерти, неправильные суждения этих «друзей» становятся очевидными.
«В истории трагической гибели Пушкина, — пишет Д. Д. Благой о Наталье Николаевне, — она была не виновницей, а жертвой тех дьявольских махинаций, тех адских козней и адских пут, которыми был опутан и сам поэт».
Нельзя не вспомнить здесь и распространение сплетен о «связи» Пушкина с Александрой Николаевной, о чем мы говорили выше. Это тоже шло из гостиной Карамзиных и даже от В. Ф. Вяземской.
Мы несколько подробнее прокомментировали ту часть венского письма Екатерины Дантес, где она говорит о «многих несчастьях», потому что, к сожалению, и до сих пор некоторые литературоведы находятся в плену устаревших взглядов, основанных на недостоверных материалах.
СМЕРТЬ ЕКАТЕРИНЫ ДАНТЕС
Теперь мы подошли к последнему, самому печальному периоду жизни Екатерины Николаевны. Как мы уже говорили, все эти годы она страстно хотела иметь сына, но родились три дочери подряд, и это приводило ее в отчаяние. И Метман, и Арапова свидетельствуют, что несчастная женщина, по обету, ходила босиком в местную часовню, где со слезами часами молилась о даровании ей сына. Вероятно, все эти самоистязания и нравственные переживания сильно подорвали ее здоровье, недаром Арапова говорит: «Разочарование в надеждах и ревниво гложущее горе, подтачивая организм, преждевременно свели ее в могилу». Четвертые роды были, как мы знаем, неудачными, но вот 22 сентября 1843 года она, наконец, родила долгожданного сына, стоившего ей жизни.
В своих воспоминаниях Л. Метман говорит, что почти ежедневно о течении болезни Екатерины Николаевны сообщал Геккерну домашний врач Дантесов доктор Вест. В архиве сохранились три письма Геккерна за этот период, которые мы и предлагаем вниманию читателей.
«Вена, 14 октября 1843 г.
Любезный Демитрий.
Вы были уведомлены о тяжелых, мучительных родах вашей бедной сестры, нашей славной, доброй Катрин. Она родила здорового мальчика, своего четвертого ребенка. Вследствие этих тяжелых родов Катрин опасно заболела, у нее послеродовая горячка. И хотя ее положение значительно лучше вот уже несколько дней, я считаю своим долгом сообщить вам о ее болезни. Жорж не может вам написать, он не знает вашего адреса в России, который всегда надписывала жена, а он не хочет у нее спрашивать, чтобы ее не волновать.
Врачи пишут мне, что улучшение состояния больной продолжается, но что они не могут ничего предсказать до истечения известного времени. Впрочем, Катрин крепкая женщина, у нее много мужества, моральное ее состояние превосходно, поэтому я очень надеюсь сохранить эту славную, добрую женщину, которая является одновременно и хорошей супругой, и прекрасной матерью.
Я должен вам сказать всю правду, любезный Демитрий, вот что мне пишет откровенно врач: «Причины болезни г-жи де Геккерн следующие...(многоточие в подлиннике) тяжелый конец беременности, трудные роды, моральные причины, о которых я не должен распространяться, но которые оказывают огромное влияние на роженицу». А знаете ли вы, что это за моральные причины? Это огорчение, которое вы ей причиняете, не сдерживая ни одного обязательства, взятого вами в отношении ее. Пожалуйста, милостивый государь, напишите ей хорошее письмо и успокойте ее в отношении будущности ее семейства, постарайтесь, на конец этого года вы уже должны ей 20 тысяч рублей. Будьте добрым братом и не оставляйте мать, которая является вашей сестрой и имеет четырех детей.
Как только у меня будут хорошие вести, я немедленно вам об этом сообщу. Примите, прошу вас, уверение в моей искренней преданности.
Б. де Геккерн.
Спокойствие и твердость Жоржа достойны удивления, хотя у него очень тяжело на сердце».
«Вена, 18 октября 1843 г.
Милостивый государь.
С тех пор, как я вам писал, я получил несколько писем о нашей дорогой больной; было и хорошее и очень плохое состояние, но в общем я сейчас более спокоен. Вчера вести были плохие, а сегодня значительно лучше. Она переносит ужасные боли с ангельским терпением и мужеством; среди самых ужасных страданий именно она утешает окружающих. Дети здоровы, мальчик большой и крепкий.
Заверяю вас, что я продолжаю выполнять свой долг в отношении вашей сестры, позвольте мне, любезный Демитрий, побудить вас выполнить ваш. Примите еще раз уверение в моих искренних чувствах.
Б. де Геккерн».
«Вена, 21 октября 1843 г.
Милостивый государь.
Два моих предыдущих письма уведомили вас о плохом положении нашей горячо любимой Катрин. С тех пор письма, которые я получил, имели только одну цель: подготовить меня к ужасному несчастью, поразившему нас, — мой бедный славный Жорж лишился супруги, а у его несчастных детей нет больше матери. Наша добрая, святая Катрин угасла утром в воскресенье около 10 часов без страданий, на руках у мужа. Это ужасное несчастье постигло нас 15 октября. Я могу сказать, что смерть этой обожаемой женщины является всеобщей скорбью. Она получила необходимую помощь, которую наша церковь могла оказать ее вероисповеданию. Впрочем, жить так, как она жила, это гарантия блаженства. Она, эта благородная женщина, простила всех, кто мог ее обидеть, и в свою очередь попросила у них прощения перед смертью. Наш долг — безропотно покориться неисповедимым повелениям провидения!!
Жорж не в состоянии мне писать, но он обещает быть столь же сильным, как и его горе. Он поручает мне выполнить печальные обязанности, что я и делаю, посылая вам это письмо. Да будет воля Божия, да благоволит он сжалиться над четверыми бедными сиротами.
Б. де Геккерн».
Лицемерие, черствость этого человека, стремление даже из предсмертных страданий невестки извлечь материальную выгоду просто поразительны! Здесь, как в зеркале, отражена вся низость Геккерна, способного на любую подлость, как мы это видели и во время петербургских трагических событий, приведших к убийству Пушкина.
О каких моральных причинах, так повлиявших на течение болезни Екатерины Николаевны, умалчивает врач, мы не знаем и, вероятно, не узнаем никогда. Требовали ли Дантесы от умирающей какого-нибудь документа, связанного с задолженностью брата? Или хотели заставить ее принять католичество? Кто знает. «Она принесла в жертву свою жизнь вполне сознательно, — говорит Метман.— Ни одной жалобы не слетело с ее уст во время агонии».
