Юрий Сушко - Высоцкий. На краю
Ну, прочел я Маяковского, потом пел Золотухин. Но, чувствую, в зале хоть и молчат, но идет оттуда какой-то такой напор: давай-давай, быстрее, слышали уже, знаем, дальше. А потом вышел Володя. Я даже не стал его особенно и объявлять — сказал: «Теперь выступает Вла…» — и дальше лавина аплодисментов, криков! Мы приросли с Золотухиным к кулисе и смотрели…
Дело даже не в том, что понимали его по-разному, и даже не в том, что понимали вообще… Внешне реакция на его песни выражается в каком-то рефлексе, «балдежном» состоянии — от одного звука его голоса. Но причина-то, конечно, глубже, чем «свой парень», мужественный и все такое… Есть, видимо, какая-то всечеловеческая потребность дышать воздухом жизни. А в его песнях есть этот воздух. И, помимо мыслей, в них заложенных, есть какой-то трудно понимаемый рационально витамин. Мужикам он придает потребность оставаться мужиками, женщинам, детям, старым и молодым он дает этот витамин, веру в жизнь и в необходимость оставаться человеком до конца…
Потом кончился концерт, мы вышли, и — незабываемое зрелище! — автобус, в котором сидел Высоцкий, подняли на руках. Спокойно и легко».
После смерти Высоцкого замечательный писатель Виктор Шкловский сказал: «Люди слушали Володю и вспоминали, что они люди».
С берегов Камы театр отправился в Казахстан. Там к Любимову приехал командующий военным округом: «Уговорите Высоцкого, чтобы он спел для солдат». Памятуя новокузнецкий опыт, Любимов отнекивался: «Мне начальство московское запретило». А у генерала взыграла кровь: «Я тут хозяин. Я командую округом, а не ваше начальство. Прошу вас, поговорите, уверен, он не откажет». Владимир сразу согласился: «Пожалуйста. Поедем». Собралось огромное количество народу. Автобус, на котором он должен был выступать, солдаты перенесли на небольшой холм. Пел больше часа, и когда закончил, командующий вздохнул: «Мне бы такое влияние на солдат иметь, как Высоцкий…».
Новый сезон Театр начинает в Прибалтике, пока на Таганке идет капитальный ремонт. Настроение препаршивейшее, физическое состояние того хуже. Искры проскакивают в отношениях с Любимовым.
И — как удар молотком по темени: где-то на съемках умер Шукшин!
Сразу, как на столе монтажера, в памяти замелькали кадры — обрывки нечастых встреч у Кочаряна, неудачная попытка пристроить раннюю Васину пьесу в их такой же неудачный театрик на Дзержинского, какое-то шумное застолье. А дальше — полный штиль. Будто они продолжали идти параллельными курсами, не пересекаясь. Но пристально следили друг за другом. А задушевный разговор все откладывали на потом: успеем!..
«Он вернулся в Ленинград с похорон Шукшина. Был зол, — вспоминал Смехов, — но не был меланхоличен». Несправедливо ранняя смерть хлестанула по сердцу.
Еще — ни холодов, ни льдин,
Земля тепла, красна калина, —
А в землю лег еще один
На Новодевичьем мужчина.
Должно быть, он примет не знал, —
Народец праздный суесловит, —
Смерть тех из нас всех прежде ловит,
Кто понарошку умирал…
А сам ты сколько раз «понарошку умирал»? На сцене Гамлет. В кино — Брусенцов в «Служили два товарища», Бродский в «Интервенции», Бенгальский в «Опасных гастролях». В стихах и песнях не перечесть — от «Яка-истребителя» до «Монумента»…
Высоцкий умел радоваться чужим талантам, творческим победам друзей. Появилась в «Юности» первая повесть Золотухина «На Исток-речушку, к детству моему», Высоцкий был неудержим: «Смотрите — с кем работаете!» Услышал, как Иван Дыховичный исполняет романсы на стихи Дениса Давыдова, тут же потащил с собой в Кишинев на выступления, вытолкнул на сцену перед огромным залом и заставил петь. А потом нахваливал: «Ты понимаешь, что произошло?! Тебе в моем концерте бисируют!»…
В гастрольной кутерьме в Ленинграде, на одной из вечеринок Леонид Филатов начал потешать собравшихся своими поэтическими пародиями. «Ему это понравилось, — рассказывал Леонид Алексеевич, — и он решил, что я должен выступать с ними… Во дворце искусств был концерт с участием артистов театра. Володя был вместо конферансье. И вот он вышел на сцену и объявил меня… Он так расписал мои таланты, что мне стало даже неудобно. Володя сказал, что-то типа: «Вы сейчас обалдеете от того, что услышите»… После концерта Володя сказал, мол, «ты меня слушай, я плохого не посоветую, уж в этом-то я толк знаю…»
Однако, превознося чуть ли не до небес таланты друзей, Высоцкий оставался объективен, взыскателен и мог при необходимости осадить.
Когда Таганка собиралась поздравлять с золотым юбилеем Олега Ефремова, на «военном совете» Любимов распределил задачи: Высоцкий — понятно, Филатов — пародии, а за Смеховым — традиционно остались каламбуры и конферанс. Но тут Вениамина внезапно прорвало:
Не речка бушует над хреном,
не Библию зубрят с листа —
Олег Николаич Ефремов
негромко справляет полста!
«Прочитал Филатову, — вспоминал автор, — он пожал руку — то ли с сочувствием, то ли с восторгом… Владимиру показал. Он возмущенно сказал: «Больше не надо! Вот одно четверостишие получилось — и больше не пиши. Твое дело — каламбуры писать. Каждый должен заниматься своими делами, вот мы с Леней пишем стихи, а ты — каламбуры. Ты это хорошо делаешь». И вечером спел Ефремову:
Мы из породы битых, но живучих,
Мы помним все — нам память дорога.
Я говорю как мхатовский лазутчик,
Заброшенный в Таганку — в тыл врага.
………………………
Волхвы пророчили концы печальные:
Мол, змеи в черепе коня живут.
А мне вот кажется — дороги дальние,
Глядишь, когда-нибудь и совпадут.
Смехов на критику не обиделся, а вот Валерий Золотухин был кровно оскорблен, услышав, как Высоцкий над ним в автобусе при всей труппе начал подшучивать: «Валер, а ты знаешь, как поют дрозды? Точнее, когда?»
— Когда?
— Когда срут! Вот ты тоже так: когда берешь гармошку, закатываешь глаза, как глухарь на заре, и ничего не слышишь!..
Во время ленинградских гастролей сразу после спектакля Высоцкий, «сколотив бригаду» из Филатова, Золотухина, Дыховичного, и подхватив под ручку Аллу Демидову, увлек всех на «белые ночи» в редакцию молодежного журнала «Аврора». Там, рассказывала Демидова, «Филатов читал свои пародии, Высоцкий пел, Ваня пел, Валера пел, я, слава богу, промолчала…»
После импровизированного концерта, когда все друг друга уже любили и без устали поднимали тосты за взаимопонимание, главный редактор журнала Торопыгин бил себя в грудь, обещая немедленно опубликовать все, что ему предложат наши замечательные артисты-литераторы, в том числе и твои, Володя, любимый, стихи. Что ты хочешь? О войне? Давай! На смерть Шукшина? Давай, Макарыча мы, как и тебя, уважаем…
