Г.Гасфорд - СТАРИКИ И БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР
Должно быть, я гляжу на армейского лейтенанта как-то странно, потому что он говорит: "Берд Дог" пролетал, заметили тебя на рисовом чеке: "круглоглазый под нами". Приказ получили: вывезти своих. Потом всех поубивать, а Бог пусть после сортирует".
– Сэр?
– Что?
– Никакой я на хер не солдат.
Лицо лейтенанта не меняет выражения. "Что? Что ты сказал?"
– Я те на хер не рыготина армейская. Я боец морской пехоты США. В отставке". Я крякаю, прочищая горло. "Дэвис, Джеймс Т., рядовой, категория Е-1, личный номер 2306777". Я делаю глубокий вдох и говорю по-вьетнамски: "До ме хоа чань". Затем по-английски: "Я не сдаюсь. Иди ты на хер".
Мимо проходит хряк с отрезанной головой, привязанной за волосы к стволу его М16. Одна из близняшек Фуонг.
Лейтенант глядит на меня не меняя выражения лица. Говорит чернокожему санитару: "Тащи его в метелку, Док".
Объявляется радист. На радисте большая мягкая соломенная шляпа. Он говорит: "Эл-Ти, ганшипов надо? Тут еще сержант-майор срочно вызывает. Говорит, третий взвод взбунтовался".
Продолжая глядеть на меня, лейтенант говорит: "Отставить ганшипы. Есть сержант-майор". Он неожиданно отворачивается и кричит: "Собери вон те припасы, солдат. Капрал, где сводка потерь по личному составу? Доставь счет убитых по азиатам. И пошли своих людей, чтобы проверили вон те строения противника, потом их подорвете".
Лейтенант уходит, говорит кому-то на ходу: "Так точно. Оружие вон там складывайте".
Солдаты вытаскивают из тоннелей грязное оружие и военное снаряжение. Сердитый хряк с багровым лицом бешено тычет штыком в бамбуковую флягу, довольно хрюкая после каждого злобного выпада.
* * *
Меня поднимают и несут сквозь тучу красно-лилового дыма, прямо в бурю жалящего песка, который вздымают в воздух струи от лопастей прибывающих медэваков.
Меня кладут рядом с ранеными, дожидающимися погрузки. Санитары ножами срезают амуницию с раненых. Санитары разрезают и снимают с меня пижамный костюм. Я остаюсь лежать голышом, но мне разрешают оставить при себе затрепанный старый "стетсон".
Мы ранены, и потому невидимы. Солдаты, поджигающие деревню факелами из бамбука и соломы, глядят прямо сквозь нас, будто мы уже духи бесплотные. Ты больше не участвуешь в происходящем. Ты будто бы лишний. Ты размышляешь – а теперь что? Задаешь себе вопрос: куда теперь, а больно будет? Не нравятся тебе нездоровые люди, и не хочется, чтоб оставили тебя с чужаками.
Медэваки садятся, и разрубающие воздух лопасти расшвыривают крошечные осколки как механические мачете. Сначала чопперы принимают на борт лежачих: с ранениями в голову, тяжело раненых и умирающих. Чоппер поднимается в воздух, в нисходящий поток от слившихся в круг лопастей попадает кровь, льющаяся из открытой двери его чрева, и воздушный поток осыпает носильщиков на земле розовой росой.
Несколько армейских хряков беззаботной походкой проходят мимо, будто на пикник на пляже направляются. Солдаты смеются преувеличенно громко и говорят преувеличенно громко. Двое из солдат держат Бодоя Бакси за щиколотки. Тащат его туда, где считают убитых. На лоб ему кто-то прибил нашивку с эмблемой подразделения. Тощий бурый щенок трусит рядом с телом, тыкаясь мордой в лицо Бодоя Бакси и слизывая кровь.
Добродушный медик опускается на колени и покрывает ксилокаиновой мазью мои лицо и руки. Солнце бьет в глаза, и я его не вижу. Я говорю: "Спасибо, кореш". Несколько мгновений спустя лицо и руки немеют, и я на чуток улетаю.
Поворачиваю голову направо по борту. Занимая десять ярдов по фронту, безукоризненно выровненными колоннами и шеренгами, в ровном строю даже после смерти, ждут в безупречном терпении грузные похоронные мешки с солдатами.
Переворачиваюсь лицом налево на звуки приглушенных стонов. Ошибся кто-то. В очереди на борт медэвака ниже мертвого американца может стоять лишь вьетнамка с огнестрельным ранением в живот. Какой-то санитар-салага удумал: притащил сюда Боевую Вдову, мать Би-Нам Хая, и оставил ее, раненую, на ворохе окровавленных перевязочных пакетов – решил, что ее вывезут на медэваке.
Би-Нам Хая не видать, но другой орущий ребеночек, который еще и ходить толком не научился, неуверенно ковыляет к Боевой Вдове, шлепается рядом с нею и хватается за руку умирающей женщины.
Тощий солдатик со свежевыбритой головой и толстыми красно-белыми бинтами, обмотанными вокруг ног, двигает указательным пальцем взад-вперед в выходном отверстии раны в животе Боевой Вдовы. Боевая Вдова поскуливает и похныкивает, но негромко. Доносится металлический запах свежей крови.
Кто-то смеется. Мужик средних лет с бровями черными как воронье крыло и ямочкой на подбородке, приподнимается на носилках. Черные волосы его зачесаны назад в попытке прикрыть залысину. Он похож на моего школьного тренера по футболу. Но, вроде бы, не ранен, и все снаряжение при нем.
Тренер говорит: "Недоумок ты западно-техасский, врун, сучий потрох. Ох и рад я, Мэрфи, что тебя зацепило. Рад, что они до тебя добрались. Твой личный счет – смех и слезы. Я всегда говорил, что хер когда ты сможешь головным ходить". Тренер рыгает и ощупывает грудь.
Мэрфи с грязно-белой бритой головой говорит: "Ох, остань, сарж. Дай гучку подрочить".
Кто-то смеется, но это не Тренер. Тренер валится на спину, выплевывая кровь.
Проходящий мимо санитар на мгновение наклоняется к Тренеру и идет дальше. Санитар тычет большим пальцем через плечо и говорит носильщикам: "Жетон в зубы, и в мешок".
Кто-то где-то воет, долго и жутко, и в голову приходит мысль: "Не может же человек так орать", и носильщики, которые загружают раненых, застывают и прислушиваются. И видно, что один из носильщиков, невысокий парень с брюшком, увешанный подсумками, до отказа набитыми перевязочными пакетами, мочится прямо в штаны, но еще не знает об этом. Он прислушивается к этому вою, а на лице его такое выражение, будто заостренный колышек только что пронзил ему ногу.
Мексиканец с большими запатинскими усами и красной "М", поставленной ему на лоб бельевым карандашом – чтобы видно было, что морфий ему вколот – раскачивается взад-вперед, а тем временем его пухлощекое округлое лицо с квадратными белыми зубами рассказывает всем по-мексикански о том, что он только что разработал убийственную программу мести, потому что гуки похерили всех его друзей. Санитары привязали мексиканца канатом. В промежутках между своими испанскими угрозами он повторяет нараспев, качаясь взад-вперед и натягивая канат: "Откат – п…ц всему. Откат – п…ц всему".
* * *
Когда меня укладывают в чрево дрожащей машины, похожее на пещеру, я вижу, как солдаты кувалдами вгоняют в землю стальные прутья, отыскивая тоннели для тоннельных крыс. Тоннельные крысы – искусные старатели, умельцы раскапывать всякие штуки там, где им быть не след.
