Ирэн Фрэн - Клеопатра
При Филиппах, накануне и во время битвы, никаких улучшений в этом смысле не наблюдалось: он заболел, как только ступил на берег Македонии; его пришлось нести на носилках, делая совсем короткие переходы, до того места, где его легионы должны были соединиться с армией Антония. При первом же столкновении Брут, совершив одну или две атаки, отбросил Октавиана с его позиций и обратил в бегство (еще немного — и изрубил бы на куски[92]). Поэтому Октавиан охотно уступил Антонию право руководить боевыми действиями, и так продолжалось целый месяц, вплоть до победы, то есть до конца октября. Однако затем запах крови и суета, связанная с разделом добычи, быстро оживили этого дохляка. Он выразил желание лично руководить казнью пленников высокого ранга. Антоний не мог ему в этом отказать. Прежде чем пленники были обезглавлены, Октавиан осыпал их бранью; тем, кто просил не лишать их чести быть погребенными, он ответил: «Об этом позаботятся птицы!» Отцу и сыну, просившим о пощаде, он приказал решить жребием, кому остаться в живых. Отец предпочел умереть. Его задушили на глазах у сына, а тот потом бросился на меч. Октавиан спокойно созерцал эту сцену, как будто находился в театре.
Цезарь иногда показывал себя жестоким, но всегда делал это с определенным умыслом и часто с сожалением; особой радости подобные инциденты ему не доставляли. Его наследник, напротив, не мог насытиться ужасами: когда Антоний собирался сжечь тело Брута и, прежде чем возложить на костер, накрыл его своим плащом, Молокосос потребовал, чтобы тело обезглавили, — он хотел отослать голову в Рим. Антоний уступил его желанию. Потом Октавиан вернулся в Италию, еще более больной, чем всегда, с полным набором своих обычных фобий, но зато с сундуками, до отказа наполненными всяким добром: он думал, что награбленные сокровища позволят ему получить безраздельную и не ограниченную во времени власть.
Однако в Риме никто (кроме Мецената и Агриппы) в это не верил, и в Александрии тоже: как он мог бы добиться своей цели, оставаясь в тесных границах Италии, без поддержки Востока? Клеопатра с тем большим скепсисом относилась к планам Октавиана, что в момент раздела армии он, по слухам, получил только три легиона и четыре тысячи всадников. Антоний же имел десять тысяч всадников и восемь легионов (не считая тех двадцати четырех, которыми он располагал в Галлии).
Итак, после битвы при Филиппах царица не могла не разделять общего мнения: выиграв (исключительно благодаря собственным талантам) эту баталию, Антоний показал, что он — единственный, кто способен стать владыкой мира; тем самым он морально уничтожил Молокососа, который и в физическом смысле вряд ли дотянет до весны.
Кроме того, словно желая подчеркнуть, что готов взять на себя задачу завоевания ойкумены, Антоний отправился на Восток. В его дорожных сундуках находились бумаги Цезаря. И в том числе самые драгоценные из них: план похода против парфян.
От Афин до Эфеса все восточные города встречали Антония как триумфатора. Все восхищались его фигурой атлета, его великолепным голосом, его щеками, разрумянившимися от ветра и вина; и этому жизнерадостному здоровяку, обожавшему лошадей, повсюду предшествовал один и тот же слух: люди с изумлением говорили, что он, когда готовился к последней битве, ни в чем не менял своих привычек — ночи напролет пил, слушал игру флейтистов, перекатывался с одной бабы на другую, вволю обжирался.
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ОЩУТИЛ СЕБЯ ГРЕКОМ
(октябрь 42–41 г. до н. э.)
Он испытал в жизни все, и она это знала. Воровал, насиловал, убивал, грабил, прожигал целые состояния, познал страх во всех его обличьях, тысячу раз смотрел в лицо смерти своими дерзкими и веселыми глазами, улыбался ей чувственным ртом гуляки. Она, Клеопатра, еще помнила, как Антоний (ему тогда исполнилось двадцать пять, а ей — тринадцать, она была невзрачной девочкой-подростком, а он — атлетом в зените своей красоты) вел немногих оставшихся с Флейтистом людей через дюны и пустынные болота, маршрутом, которым прежде него осмелился пройти лишь один человек: Александр, ее герой.
И еще ей было известно, что о женщинах он тоже знал все, что спал без разбора с актрисами, рабынями, шлюхами, разыгрывавшими из себя матрон, и матронами, которые вели себя как шлюхи, — ему, Антонию, всегда было наплевать и на расовую принадлежность, и на возраст, и на общественное положение… И тем не менее Антоний, как это принято у греков, начал свою половую жизнь с гомосексуальной любви, в шестнадцать лет, когда воспылал безумной страстью к юному извращенцу из хорошей семьи, с которым делил деньги своего отца, девочек, скандалы, амбиции, ночные кутежи. Именно по вине этого Куриона — от которого он никогда не отрекался, даже после того как их любовные отношения кончились, и который умер лет восемь назад, — Антоний пристрастился к алкоголю. И уже не мог освободиться от однажды приобретенного порока. Пока он чувствовал под собой горячего коня, пока мчался по лесам или пустыням со своими солдатами, Антоний забывал о вине; но как только он одерживал победу, спешивался и выпускал из рук оружие, неизменно срабатывал один и тот же механизм: должен был начаться праздник! Он хотел женщин (первых попавшихся), флейтистов, комедиантов, танцев, всякого рода непристойностей — и пил до утра.
А потом бывало тяжелое похмелье, ему случалось выблевывать остатки своих пиршеств прямо на Форуме, в присутствии своих друзей. Но он не видел в этом большого зла, гордо поднимал голову, бормотал, что больше в рот не возьмет подобной отравы; затем, при первом удобном случае, все повторялось сначала.
Правда, временами ему удавалось взять себя в руки, жить как подобает поистине великому римлянину, будущему императору, могущественному Цезарю. Тогда в нем обнаруживался тонкий политик, выдающийся военачальник, но потом вдруг, в одно прекрасное утро, инстинкты оказывались сильнее его и он уже не мог обходиться без шума и ярких зрелищ. Например, в период гражданской войны, патрулируя италийские горы, он внезапно вызвал к себе самую красивую женщину Рима, актрису, дарившую свою благосклонность всем, кто платил большие деньги. Она согласилась сопровождать армию при условии, что ее будут нести на носилках, как императора. Антоний не только пошел навстречу капризу любовницы, но, сверх того, приказал, чтобы повсюду, в ущельях и долинах, вслед за ее паланкином двигалась процессия колесниц, нагруженных серебряной и золотой утварью, будто эта шлюха собиралась праздновать триумф; сам же он, когда вступал в завоеванные города во главе своего войска, ехал на колеснице, в которую ради подобных случаев запрягали вместо коней львов.
