Владимир Виноградов - Наш Ближний Восток. Записки советского посла в Египте и Иране
В сентябре 1981 г. иранских рабочих культурного отдела посольства (он находился в отдельном помещении) вызвали в премьер-министерство и заставили дать расписку о прекращении работы в советском учреждении, иначе… Им пригрозили арестом и тюрьмой. Несмотря на протесты посольства и явные нелепости в так называемых «аргументах» МИДа, культурный отдел посольства, помещения которого использовались и Иранским обществом культурных связей с СССР, пришлось закрыть. По требованию правительства прекратил свою деятельность и ИОКС, «самораспустился», а генеральный секретарь его, известный переводчик с русского языка на персидский (Толстой, Достоевский, детские книги) Форухани, был арестован и расстрелян.
Осенью заработало иранское радио на русском языке, вещавшее на Советский Союз. Дико было слышать на русском языке восхваление порядков в Иране. Конечно, и тут шла антисоветская пропаганда, уже рассчитанная на советских слушателей. По своим действиям в отношении Советского Союза и «почерку» этих действий Иран все больше и больше напоминал рядовую западную страну, находящуюся под американским политическим господством.
Чтобы сорвать какое-либо дипломатическое мероприятие в нашем посольстве, МИД заявлял, что у него нет уверенности в том, что будет обеспечена безопасность гостей.
Когда на празднование третьей годовщины революции из Советского Союза прибыла делегация мусульман (глава Закавказского управления мусульман, настоятели Московской и Ленинградской мечетей), их начали оскорблять с момента прибытия на аэродроме, когда подготовленные молодцы из «корпуса стражей исламской революции» кричали хором: «Смерть Советскому Союзу!». Потом их пытались не выпускать из гостиницы, угрожали, если они не будут выступать против… советского правительства. Когда наши мусульмане заявили, что немедленно покинут Иран, если не изменится к ним отношение, им представители «комитета по празднованию» открыто заявили: «Когда мы придем в Баку, мы повесим вас всех за ноги».
Наиболее наглый антисоветский поступок был совершен, конечно, 11 февраля 1982 г.
В этот день по случаю годовщины революции должен был состояться военный парад и другие мероприятия. На парад иностранных послов не приглашали – только военных атташе.
Утром в кабинет вбежал явно взволнованный наш военный атташе полковник Хрисанов. Он был в форме, должно быть, с парада. Хрисанов доложил, что он действительно только что прибыл с парада, покинув его в самом начале. Во время прохождения войск под ноги солдат быстро расстелили большой Государственный флаг Советского Союза, и солдаты маршировали по нему. Флаг был заранее подготовлен устроителями парада. Хрисанов немедленно встал и вместе со своими помощниками покинул трибуну, заявив тут же резкий протест иранским военным чинам. Решительно отстранив иранцев, пытавшихся было помешать их уходу, наши офицеры вернулись в посольство.
Случай действительно из рук вон выходящий. Как реагировать? Ведь надо действовать быстро и эффективно. И как нарочно в тот же день вечером была назначена встреча дипкорпуса с президентом Хаменеи, с поздравлениями по случаю годовщины революции. И тут кольнуло в сердце: ведь мне как дуайену предстоит и выступать с речью от имени дипкорпуса. Текст этой речи я уже послал в МИД Ирана и всем послам. Как поступить? Кто даст совет? Времени оставалось мало.
Мелькнула мысль не ходить на прием. Тогда возникает вопрос: объяснять или не объяснять причину неожиданного отсутствия? Если объяснять, то как, ссылаться на инцидент с флагом или дать другую уважительную причину – плохое самочувствие (а это, в общем-то, соответствовало действительности)? Если сослаться на инцидент с флагом – что дальше логически надо будет предпринять? Как поведут себя иранцы? Если сослаться на плохое самочувствие, то, хотя это и будет правдой, никто не поверит. Нет, это какое-то трусливое решение. А если идти, то как вести себя? Как дуайену и как послу страны, которой нанесено оскорбление? Вытаскивать перед всем дипкорпусом историю или нет? Ведь многим в дипкорпусе случай был по душе по своему существу, хотя, возможно, и не по форме.
Как сделать так, чтобы не уронить честь нашего государства и в то же время дать понять иранскому высшему руководству, что оно зарвалось и мы не пройдем мимо грубой выходки, ответственность за последствия которой, естественно, ляжет на иранскую сторону?
Встреча в день инцидента с президентом – высшим государственным деятелем страны – предоставляла возможность для проявления нашей немедленной реакции, для заявления решительного и строгого протеста на самом высоком уровне. Эту возможность нельзя упускать. Но сначала надо будет изменить тон и текст моей речи, кое-что опустить, кое-что добавить. Пусть это будет заметно всем – и иранскому руководству, и послам. Надо, чтобы почувствовали: мы приветствуем революцию и народ, ее совершивший, но не действия нынешнего руководства. Добавил о необходимости уважения других стран и народов, снял приветственные слова от имени Советского Союза.
…В парадном зале МИДа, когда я туда вошел, уже жужжали группками главы дипломатических миссий. Бросилось в глаза подобострастие некоторых к угрюмой и бородатой новой поросли мидовских работников. На меня бросали осторожные, косые взгляды – весь дипкорпус знал о сегодняшнем происшествии, в феодальные времена это повод для начала войны. Сейчас… Но ко мне приветливы, уж слишком любезны. Как в доме повешенного, о веревке, т. е. о происшествии, не говорят. Не говорят воспитанные и умеющие себя держать послы. Но на многих лицах видно любопытство: как же будет вести себя сегодня советский посол?
Подошел иранский посол в Москве Мокри, он находится в Тегеране в больнице, но решил прийти сегодня на встречу послов с президентом. Я рассказал ему и об инциденте на параде с флагом, и недавнем обстреле моей автомашины; о том, что со стороны МИД Ирана никакой реакции нет – так, как если бы ничего не случилось. Единственным порядочным иранцем оказался религиозный деятель Халхалиль, который сам позвонил мне и, выразив сожаление в связи с обстрелом, поинтересовался, все ли в порядке и т. д. Спросил у Мокри, как бы он себя чувствовал в подобной ситуации, которой, естественно, не может возникнуть в Москве.
Мокри молчал.
Расселись в зале. На первые два ряда «стражи» никого из послов не пускали. Там позднее уселась какая-то чиновная знать. Сел в третий ряд. Подошел заместитель начальника протокольного департамента Масуми, объяснил мне программу, потом начал уточнять название страны, которую я представляю. Я медленно ему продиктовал по-английски. Он что-то записал.
