Леонид Гроссман - Пушкин
Выход из этого удручающего бесправия намечался в восстании крестьян. Эпилог повести, видимо, заключался в последних пометах плана: «Богатая вольная деревня обеднела от тиранства», «Мирская сходка. Бунт».
Одновременно Пушкин работал и над первой серией своих новелл. В одном из болдинских писем он сообщает, что занялся сочинением «сказочек» (получивших впоследствии общее заглавие «Повестей Белкина»). Материалом для них послужили в большинстве случаев некоторые предания, воспоминания, житейские эпизоды, лично подмеченные или бытовавшие в устной (а подчас и книжной) традиции. Московская вывеска гробового мастера Адриана Прохорова на Никитской, по соседству с домом Гончаровых, навеяла Пушкину фабулу «Гробовщика». Воспоминания о старинном кишиневском приятеле — бесстрашном дуэлисте и боевом офицере полковнике Липранди — легло в основу «Выстрела»[13]. Разъезды поэта-странника, ожидания и ночевки на почтовых станциях сообщили бытовую оправу «Станционному смотрителю». В «Метели» и «Барышне-крестьянке» опыт личных наблюдений, видимо, сочетался с некоторыми литературными традициями. В сжатой и прозрачной форме большинство этих повестей вскрывает трагические противоречия человеческих отношений. Проза пушкинских новелл эскизна и легка, как его собственные рисунки пером, как беглые наброски «быстрых» рисовальщиков, которые он так любил за их воздушность и выразительность. Именно так сам он характеризует графические очерки Ленского, чертившего сельские пейзажи «пером и красками слегка…».
Но эти летучие рисунки запечатлевали подчас весьма суровые и горестные явления текущей действительности. Одна из коротких повестей Пушкина отличалась своим глубоким социальным звучанием и оказала сильнейшее воздействие на последующее развитие русского гуманистического реализма. Это был рассказ о смотрителе почтовой станции, страдательном лице старорусской жизни, пребывающем в постоянной зависимости от всех проезжающих «по казенной надобности»: чиновников, военных, фельдъегерей, курьеров, столь легко возвышающих над безответным «регистратором» свои голоса и нагайки. Картина разительного социального неравенства царской России раскрыта во всем своем трагизме в истории старого Самсона Вырина, чья жизнь и счастье мгновенно разбиты вспыхнувшей страстью проезжего гусара к его красавице дочке. Беглый романический эпизод, внесенный Пушкиным в его «Повести Белкина», оказался подлинным новым словом в русской литературе: он возвестил большую и драматическую тему о юной девушке, затерянной где-то в глуши, у большой дороги, со своей несбыточной мечтой о счастье — «Тройку» Некрасова, Катюшу Маслову на станции, «Красавиц» Чехова, «На железной дороге» Блока (в плане рассказа центральной темой является «История дочери»). Непрочен видимый успех Дуни: «Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкой», — горестно размышляет ее покинутый отец. В его лице Пушкин дал неумирающее воплощение серенькой массы неприметных «мучеников четырнадцатого класса», медленно чахнущих в своих поношенных правительственных вицмундирах среди удручающего произвола дворянской империи. Почти незамеченный критикой тридцатых годов «Станционный смотритель» оказался предвестием целого литературного течения эпохи Белинского, как бы одним из творческих манифестов натуральной школы, возвестившим невиданный рост социально-психологического реализма в классическом русском романе.
2
Отрезанное санитарными кордонами от столиц и губернских городов, Болдино жило слухами и скудными газетными сообщениями. В начале октября Пушкин узнал, что холера дошла до Москвы, а в конце месяца он получил из «зачумленного города» письмо от Гончаровой. Попытки прорваться сквозь заставы и карантины, чтоб разделить с невестой тревоги грозного времени, не удаются поэту, и он вынужден вернуться с размытой дороги «в свою берлогу» и томиться там безвыходностью и неизвестностью.
Но творческая работа продолжалась. Пушкин разрабатывает в Болдине новый драматургический вид, в котором вольные просторы романтического театра сменяются предельной концентрацией действия. Такой жанр коротких и напряженных сцен замечательно отвечал давним стремлениям Пушкина найти сжатое выражение для трагедийного изображения человеческих страстей: зависти, скупости, чувственности, дерзания. Теперь раскрывалась новая лаконическая и выразительная форма для выполнения таких замыслов. Пушкин пробует озаглавить свои психологические диалоги: драматические сцены, драматические очерки, драматические изучения, даже «опыт драматических изучений». Традиция установила за ними название маленьких трагедий.
Первая из этих коротких драм, «Скупой рыцарь», была задумана еще в 1824 году в Михайловском. В процессе длительного созревания замысел поэта получил исключительную мощь выражения. В трех сжатых сценах раскрылась целая историческая эпоха. Она дана в напряженной борьбе власти и бесправия, богатства и нищеты, рыцарства и скупости. Сквозь башню, подвал и дворец показана вся феодальная Франция.
Широкой портретной галереей развернут блестящий и жестокосердный мир властвующей аристократии: владетельный герцог в кованой династической цепи, старый хищник с баронским гербом и ржавыми ключами, граф Делорж в дорогих доспехах венецианских оружейников; странствующий рыцарь Ремон, объезжающий родину Дон-Кихота; и, наконец, с наивным обликом сказочной принцессы нежная Клотильда, воспетая в балладах провансальских труверов.
Как в ослепительной вспышке выступает перед нами весь этот праздный и праздничный мир на великокняжеском турнире, где панцирные всадники ломают копья в присутствии своих прекрасных дам, юных пажей и звонкоголосых герольдов. Мы видим их и за пышным столом сеньора, где, сбросив тяжеловесные латы, они празднуют свои подвиги, «в атласе да в бархате», как на картинах Рубенса.
Но есть и другая Франция. Сквозь речи и думы героев мы прозреваем где-то на окраинах этого ослепительного царства долговую тюрьму и больницу всех скорбящих, мрачное гетто и большую дорогу, игорный притон и трущобу ремесленника. Это мир средневековой отверженности, мир низших сословий и общественных париев — обездоленных горожан, вымирающих мастеровых, замученных крепостных. Вот бедная вдова рыдает под проливным дождем у порога бездушного заимодавца, прижимая к груди трех голодных детей; где-то умирает больной кузнец, покинутый старшинами своего цеха; дворовый крестьянин, одновременно дружинник, челядинец и серв, беспрекословно выполняет все прихоти молодого барона, служа ему оруженосцем, кравчим, каштеляном и конюхом.
