Г. Штоль - Шлиман. "Мечта о Трое"
— Замечательно! Знаете что, господин Дёрпфельд? Сегодня у нас двенадцатое июня, не так ли? Пятнадцатого октября мы начинаем здесь раскопки!
— Если до тех пор получим разрешение.
— Ах, вы непременно хотите накликать беду! Неужели вам доставляет удовольствие постоянно подливать мне воды в вино?
— Гомеровские герои, как известно, никогда не пили вино неразбавленным, и это им очень нравилось.
Примиренный Шлиман смеется и протягивает Дёрпфельду руку, запачканную критской землей. Тот ее крепко пожимает.
Дёрпфельд оказался прав. Однако препятствие ставит нм не критский парламент, а страна, где Шлимана особенно горячо защищали, где ему расточали больше всего похвал. Британский археолог Пенроуз, написавший сорок лет назад знаменитую книгу об Афинском акрополе, и корреспондент «Тайме» Стиллман побывали в Тиринфе. Книга Шлимана и Дёрпфельда только еще печаталась. Пенроуз счел за главный объект раскопок заботливо сохраненные остатки византийской церкви. Обнаруженные им следы известкового раствора заставили его поэтому отнести и стены самого дворца к византийской эпохе.
В Лондоне в присутствии людей, проводивших раскопки, происходит заседание общества по изучению Эллады. Никогда еще дело не представлялось в столь предвзятом виде. Никогда еще доказательство не было столь простым. Стены церкви были сохранены по настоянию Филиоса. Что же касается остального, то при таком сильном пожаре, как тот, который уничтожил дворец, известняк превращается в известь. Поэтому легко может создаться впечатление о наличии известкового раствора.
Стиллман, которому была важна лишь газетная сенсация, а не истина, на заседание не явился. Пенроуз, еще раз съездив в Тиринф, признает все свои ошибки и публично просит извинения.
Но время для Крита потеряно, и в срок, когда Шлиман думал приступить к раскопкам, он может только опять поехать на остров, чтобы начать переговоры с владельцем Кносского холма. Тот, почуяв величайшую сделку всей своей жизни, запрашивает ни больше, ни меньше как сто тысяч франков за участок, который не стоит и сотой доли этих денег. Не сделав никакого контрпредложения, Шлиман уезжает.
Тем временем Дёрпфельд стал директором Немецкого археологического института в Афинах и очень занят своими новыми обязанностями. Предпринимать что-либо новое без него Шлиман не склонен. Что же делать? Он будет собирать силы для неизбежной борьбы за Крит, а проведет зиму, путешествуя по Нилу. Ехать одному? Нет, ни в коем случае. Софья ехать не хочет; даже лодочная прогулка в гавани Пирея вызывает у нее морскую болезнь. С ним поедет Пелопс, слуга; может быть, хваленый воздух Египта вылечит его легкие. Но этого недостаточно. Конечно же, Вирхов! Не раз говорили они раньше о таком совместном путешествии. Ах да, мы ведь в ссоре, ну, все равно, сделаем вид, будто ничего не произошло. Не будем говорить о злополучной размолвке, пригласим его. Сказано — сделано. Но Вирхов отказывается. Неужели он все еще сердится?
— Почему он дуется на меня, Софья? — спрашивает Шлиман.
Софья пожимает плечами. Она не знает этого, хотя только что и получила письмо от старого друга. Вирхов тоже страдает от раздора и не ведает, как с ним покончить.
«Мои предки, — отвечает Софья Вирхову, — в подобных случаях поступали обычно так: тот, кто дал повод к вражде, обращался к другому с двустишием из «Одиссеи», книга VIII, стихи 408 и 409, на что тот, если был склонен к примирению, отвечал двустишием из «Илиады». Так устранялись все разногласия и восстанавливалась прежняя дружба».
И Вирхов пишет мелкими изящными буквами:
Радуйся много, отец чужеземец!
И если сказал я Дерзкое слово, пусть ветер его унесет и развеет!
А Шлиман отвечает немного дрожащим угловатым почерком:
Радуйся много, отец чужеземец!
То, что случилось, оставим, однако, как ни было б горько.
Пред неизбежностью дух свой в груди укротим поневоле.
Теперь — после путешествий в одиночку, которые Шлиман вынужден был предпринимать в последние годы, — они договариваются совершить следующей зимой совместную поездку по Нилу.
С новыми силами Шлимаи принимается за осуществление критского плана. Владелец холма умерил свои аппетиты. Он требует теперь только семьдесят тысяч, но настаивает, чтобы покупатель приобрел все именье целиком, разбросанные земельные участки, дома, ветхие амбары, болота. Холм составляет лишь незначительную часть владений.
Шлиман уже почти готов согласиться — Кносский холм притягивает его, словно магнитом, но он еще медлит, останавливаемый практическими соображениями. Что он станет делать со всем именьем, если ему нужна лишь небольшая его часть?
Из Египта — результат его поездки в одиночку по Нилу — приходят заманчивые предложения: Швайнфурт и Бругш приглашают его принять участие в раскопках дворца Птолемеев или «крокодильих катакомб». Тридцать лет назад он бы с охотой согласился, согласился бы и двадцать лет назад, а может быть, и десять. Но теперь? На Крите нить Ариадны вывела Тесея из опасных ходов Лабиринта. Крит — это ключ к Микенам, Орхомену, Тиринфу и почти в такой же степени к Трое. Крит принес бы решение всех загадок. Критский Лабиринт явился бы одновременно и выходом из лабиринта, а раскопки на этом острове — завершением дела всей его, Шлимана, жизни.
Все меньше остается времени, все навязчивей становятся напоминания мрачных сновидений и тревожней неуверенность. Не ради важных открытий, а чтобы подавить страшное беспокойство за судьбу раскопок на Крите, Шлиман отправляется в Спарту, Феры и Пилос. Здесь он безуспешно пытается найти следы городов, где некогда правили Нестор н Менелай. Известный интерес представляют лишь древние укрепления на острове Сфактерия, которые уже в историческую эпоху были обнаружены и использовались спартанцами.
Через несколько дней с Крита приходит письмо. Турок готов продать Шлиману все именье. Он, дескать, узнал теперь от умных людей, какой эфенди великий ученый и как важны будут его раскопки в Кноссе, поэтому он тоже хочет принести жертву науке и удовольствуется сорока тысячами франков. Знаменитому эфенди вовсе не нужно в такую плохую погоду, зимой, совершать утомительное и неудобное путешествие на Крит: он может выслать пять-шесть тысяч франков задатка, и все будет улажено.
Шлиман озадачен. Кто еще на белом свете, кроме него, приносит материальные жертвы во имя науки? Таких людей считанные единицы. Но представить в их числе турецкого крестьянина с Крита? Просто невероятно!
Невзирая на штормовую погоду и пронизывающий холод, Шлиман отправляется на Крит. Проходит почти неделя, прежде чем маленькому судну удается достичь северо-западного побережья острова. Обман крестьянина очевиден: все лучшие земли он продал другим.
