Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970
ВИЛЬФЛИНГЕН, 19 ОКТЯБРЯ 1967 ГОДА
Опыление померанцевого деревца на подоконнике. Золотистая пыльца прилипает к кончику волосяной кисточки, которой я касаюсь сверкающей выпуклости пестика; вскоре нежное, луноцветное рыльце опухнет.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 1 НОЯБРЯ 1967 ГОДА
Доктору Георгу Фраю: «Большое спасибо за великолепных Heliocopris[585], которые прибыли сейчас из Вашего музея, после того, как я безуспешно высматривал их в Египте. То обстоятельство, что Вы посвящаете особое внимание крупным Coprophaga[586], я могу хорошо понять. Как буйволы, слоны и носороги среди млекопитающих, они являются крупным зверем среди жесткокрылых насекомых, и это подтверждают разнообразные сходства, касательно не только внешней формы и образа жизни, но и биотопа. Это мне стало по-настоящему ясно год назад в Анголе, когда мы следовали за буйволами и налетели крупные, шелковисто-зеленые скарабеи.
Поскольку животные эти так хорошо известны, я едва ли могу надеяться, что однажды увижу свое имя связанным с одним из их прекрасных видов. Если кто-то из Ваших сотрудников систематизирует это либо иное семейство, я охотно пришлю ряд пород из своих палеоарктических запасов для определения. Экзотов я собираю лишь для того, чтобы дарить их, хотя охоте и наблюдению в тропиках предавался со страстью. Вообще, я рассматриваю свое собрание только как пересыльный лагерь, фонды которого в один прекрасный день отправятся в какой-нибудь музей.
Господин Оке, которому я пожертвовал моих Gyrinidae[587], полагает, что в Либоло можно найти еще много неизвестного. В научном материале, который я на самом деле выудил преимущественно в плавательном бассейне Франца фон Штауффенберга, вероятно, есть по крайней мере несколько новых разновидностей. Стало быть, я должен еще раз съездить туда, пока это еще возможно для европейца».
ВИЛЬФЛИНГЕН, 9 НОЯБРЯ 1967 ГОДА
Плата за вход. Порой лучше вводить плату за выход, которую платишь, чтобы больше не иметь никаких дел с обществом.
Из некролога: «Он всю свою жизнь неправильно удивлялся Богу».
Один старшеклассник спрашивает, что я могу возразить «на брошенный мне упрек в героизме»?
ВИЛЬФЛИНГЕН, 27 НОЯБРЯ 1967 ГОДА
«Дорогой господин Хайдеггер, я хотел бы уже сегодня сказать спасибо за посвящение "Путевых знаков"[588], хотя продвинулся в чтении лишь наполовину. В эти хмурые ноябрьские дни я собираюсь на одну-две недели съездить в Париж.
Ваши тексты сложны и едва ли переводимы; поэтому я опять и опять удивляюсь тому воздействию, какое они производят на культурных французов. Здесь, видимо, происходит своего рода осмос, либо читатель прислушивается к взаимосвязи, существующей под уровнем языка.
Возражения этимологов против Вашего творческого почерка необоснованны, поскольку Вы оперируете материалом, проникая под исторический корпус языка. То же самое относится к логике и вообще опыту. Он сокращается на несколько огромных шагов.
Ваши основания плодотворнее, нежели попытки надстраивать язык там, где он давным-давно обветшал. В этом отношении Вы по праву рассматриваете Гёльдерлина как явление единичное. И в язык его тоже нужно вникать, а не "понимать" его.
Ein Zeichen sind wir, deutungslos
…und haben fast
Die Sprache in der Fremde verloren.[589]
Это оттеняет Ваше определение местоположения языка как "дома Бытия". Оно часто цитируется, хотя едва ли в смысле бессловесной и безымянной Мнемозины, что одновременно обозначает надежность и потерю.
В самой природе вещей заложено, что Ваш волнующий, подлинно рискованный образ мысли может, скорее, угадываться, нежели пониматься точно. Когда-нибудь он прибавит славы не только нашей стране, но и нашему времени. Он дополняет его, погрязшее в заботах по организации и оснащению.
Меня порадовало, что Ваше суждение о "Рабочем"[590] осталось неизменным. Следовательно, оно не замутилось духом времени, как раньше оно им не форсировалось. Книга осталась по существу незамеченной и прикрытой или завуалированной простым развитием событий, хотя диагноз и прогноз подтверждаются ежедневно. Тем не менее, это лучшая судьба, чем пользоваться всемирным вниманием, тогда как вещи движутся совсем по другому руслу. Так случилось с Марксом — факты противоречат концепции, мысли — действиям. В материальном отношении все закончилось уже с паровым двигателем, тогда как два следующих гигантских шага были совершены электричеством и ядерной техникой. Такой разрыв не замедляет самого хода событий, а вот осознание отчужденности и опустошения, пожалуй, усиливается».
1968
ВИЛЬФЛИНГЕН, 1 ЯНВАРЯ 1968 ГОДА
Новогодний вечер. Ветер опять и опять гасил огни на кладбище. Мы лили свинец — Штирляйн розу, я шатер и лодку.
Солнечная погода в день Нового года. Павлиноглазка на окне прихожей, как комнатная птица, начинающая порхать, когда ее касается луч света.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 2 ЯНВАРЯ 1968 ГОДА
К ночи в лесу. Я дважды заблудился, прежде чем добрался до «своего» дерева, которое часто навещал с момента моего первого возвращения с Сардинии в 1954 году.
Систематизировал род Scaurus, продолжил текст «Цейлона».
Стангопея[591]. В этом виде орхидеи становятся слишком непосредственными, такие мог бы придумать Бердслей[592]. К тому же очень въедливый запах. Природа тоже перебарщивает. Пускаешься на такое, и приходится смириться с повышенной температурой.
Из Тулона пришли «Les Formats»[593] Ловернье. Хорошее дополнение к «Les Bagnes»[594] Мориса Алуа (1845), произведению, которое, как мне представляется, оплодотворило Виктора Гюго («Les Miserables»[595],1862 год).
После революции, прежде всего при Луи Филиппе, неприкосновенность собственности стала обеспечиваться таким способом, который ужесточил исполнение приговора и придал ему новый, моральный оттенок. Нужда бедняков усиливала наслаждение обладанием, страдание осужденного повышало уверенность в собственной правоте.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 4 ЯНВАРЯ 1968 ГОДА
Фриц сообщает мне о смерти кота Лотоса. Он дожил до преклонного возраста; он давно ослеп и, должно быть, кротко и с достоинством перешел в вечность. Я привез его в Юберлинген шестнадцать лет назад; он был сыном Ли Пинь[596].
