Михаил Кривич - Товарищ убийца. Ростовское дело: Андрей Чикатило и его жертвы
Оба прокурора настаивали на смертной казни.
На следующий день держал речь адвокат.
Тридцатишестилетний Марат Заидович Хабибулин просидел весь процесс на одном из самых видных мест в зале — перед клеткой с подсудимым. Он попал во многие кадры, снятые фотокорреспондентами десятков газет и телеграфных агентств. И оставался при этом почти незаметным — или незамеченным. У него доброе округлое лицо, мягкие манеры. Казалось, что этот человек попал сюда случайно, что ему не место в казенном мире судопроизводства, и уж тем более, когда рассматриваются такие кровавые дела.
Он и впрямь попал в процесс не по своей воле: защищать Чикатило его назначила областная коллегия адвокатов. В таких случаях не отказываются, как не отказывается врач ехать на вызов к тяжелобольному. «Если бы мог, наверно, отказался», — признался Марат Заидович при первом нашем разговоре. Не было нужды расспрашивать, почему не в радость ему казенное назначение: ни малейших шансов на благоприятный исход дела. И подзащитный — не подарок, и общественное мнение о нем определенное. Блестящей адвокатской победы ждать не приходится. И на гонорар нет надежды, а то, что платят у нас назначенным защитникам, иначе как вдовьими слезами не назовешь. Какая там слава! Закончится процесс — и снова рядовая работа в городской консультации. Нет, если бы не долг, отказался бы…
Он сидел на своем месте спокойно, не проявляя эмоций, с каким-то отсутствующим выражением лица; казалось, будто он думает о чем-то своем. Сделав очередное заявление суду и получив очередной отказ, он не пытался настаивать или протестовать. В самые драматические моменты суда он оставался сдержанным. Но это только казалось. Перед всеми, кто следил за «процессом века», он предстал адвокатом, который безукоризненно выполнил свой нелегкий долг. Он делал для своего подзащитного все, что мог сделать, что диктовал ход процесса. После каждого заседания, разве что за редким исключением, направлялся в тюрьму к своему клиенту, чтобы поговорить с ним, внушить, что не все потеряно и что «странное поведение» ему только во вред. Не вина Марата Хабибулина, что подзащитный не следовал его советам.
Слишком часто общественное мнение распространяет на защитника свою неприязнь к подсудимому. Нам кажется, в ростовском процессе этого не было. Даже истерзанные горем потерпевшие, люди простые, не обремененные юридическими знаниями, понимали, что адвокат Хабибулин работает не за деньги, защищает не за страх, а за совесть. Они не считали его своим противником.
Его защитительную речь отметили все газеты, писавшие о суде. Традиция адвокатского убедительного красноречия, к счастью, еще жива.
Процитируем несколько строк из его речи: «Задолго до суда в умах простых граждан и лиц, интересующихся делом по роду занятии, засела мысль: пойман преступник, — а значит, вопрос о вине Чикатило для них предрешен… И эта мысль, несущаяся телегой впереди лошади, выражена до того, как могла сказать свое слово юстиция, до того, как произнесла свое невнятное заключение наука. Эта точка зрения тяжелым, огромным прессом придавила суд, хотел он того или нет, сознает это или нет…»
Если коротко, то аргументы адвоката Хабибулииа сводились к следующему:
— ни один из эпизодов следствием и судом полностью не доказан, нет ни одного свидетеля, видевшего, как его подзащитный совершает инкриминируемые ему преступления, обвинение по-прежнему основано лишь на признаниях обвиняемого…
— нет ни одного вещественного доказательства, неопровержимо связывающего Чикатило с преступлениями, а те, что есть, не так вески, как кажется: 23 ножа могут быть, а могут и не быть орудиями убийства, и в какой семье нет кухонных ножей…
— психиатрическая экспертиза не может считаться объективной и независимой, ибо научное учреждение, где служат эксперты, не раз демонстрировало всему миру свою зависимость от власти…
— и потому он просит суд полностью оправдать его подзащитного.
Всего этого Чикатило не слышал. В самом начале заседания он продемонстрировал трюк в духе легендарного Гарри Гудини: в наручниках умудрился скинуть штаны. Сверкая голым задом, путаясь в спущенных штанах, он по распоряжению судьи покинул зал привычным образом — из клетки по лестнице в преисподнюю.
Его вернули после речи адвоката для положенного подсудимому последнего слова. От последнего слова Чикатило отказался, но, вопреки обыкновению, скандалить не стал, а тихо сидел в клетке, уставившись куда-то вдаль.
Судья объявил двухмесячный перерыв на написание приговора. Все встали, чтобы проводить удаляющийся суд.
Вместе со всеми встал и знакомый нам Вадим Кулевацкий, худощавый, светловолосый, с коротко подстриженными усами. Он направился к клетке. Через несколько секунд будет совершено покушение, которого опасались с самого начала.
До клетки уже не более двух метров. Кулевацкий взмахивает рукой, и в Чикатило летит небольшой темный предмет. Глухой удар, голова человека в клетке откидывается назад, но выражение лица не меняется, остается таким же отсутствующим.
Чикатило с небольшой царапиной на щеке уводят, Кулевацкого задерживают, но тут же отпускают.
Темный предмет лежит на столе возле клетки: кусок железного прута длиной сантиметров в десять. Попади в висок — конец Андрею Романовичу. Нелепое, театральное, наивное покушение. В самый раз для такого процесса.
В те два месяца, которые отделяли речь защитника от вынесения приговора, нам десятки раз задавали один и тот же вопрос: ну что, его еще не расстреляли? И удивлялись: разве он еще жив?
И хотя мы знали о его зверствах гораздо больше, чем спрашивающие, от таких вопросов коробило.
С презумпцией невиновности общественное мнение у нас не особенно считается. В июне 1992 года бульварная газета (так и написано на первой ее полосе) «Клюква» сообщила: «Знаменитое «Ростовское дело» закончилось смертным приговором…» Эта газета шутейная, хотя, наверное, смертный приговор не даст повода для шуток, и номер, который попал к нам в руки, датирован 1999-м годом. Однако и умная, демократичная «Комсомолка» немногим позже писала: «Чикатило, конечно же, будет расстрелян. Он и сам это прекрасно знает». Примерно в это же время, кажется, с легкой руки «Московских новостей», пошла гулять идея: не расстреливать Чикатило, а продать его японцам, которые, говорят, готовы его купить для изучения мозга, чуть ли не для поисков некой преступной субстанции. Эта идея получила политическое продолжение — отдать его восточному соседу вместо спорных Курильских островов…
Мы не уставали повторять, что расстреляют, если расстреляют, не раньше, чем к расстрелу приговорят. И не юридическое невежество сограждан раздражало нас, а какое-то легкое, безразличное отношение к той пропасти, которая отделяет жизнь от смерти, — пусть даже это жизнь и смерть преступника.
