Ян Веннер - Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет
22 ноября 2001 года
В 1998 году, когда вы получили премию «Грэмми» в номинации «Альбом года», вы сказали: «Мы не знали, что было с нами, когда мы делали это, но мы это делали». Эти слова удивили меня, как, возможно, и других. Это было интересно, потому что «Time Out of Mind» звучит как альбом, записанный с определенной целью и четкой позицией, с соответствующим настроением и содержанием. Был ли это, по сути, альбом, создание которого вы обдумывали заранее, или его внешняя логичность случайна?
– Так получилось, что я записывал куплеты, стихи и все такое, а потом, позднее, свел их вместе. У меня набралось много материала, целые завалы, и я подумал: «Ну, имея все это, может быть, попробовать записать». Мне повезло с Даниелем Лануа[282], я позвонил ему и показал многие песни. Я также ознакомил его с тем, как мне хотелось бы, чтобы песни звучали. По-моему, я проиграл ему несколько записей Слима Харпо[283], давнишних. Кажется, ему очень понравилось, и мы наметили место и время. Но время у меня было расписано – у меня его было в обрез, – поэтому запись «Time Out of Mind» у нас вышла такой. Немного грубоватой… Вернее, не грубоватой… Она была… В общем, нам повезло, что мы ее сделали.
Правда?
– Ну, я бы не стал говорить об этом как о чем-то, что мыслилось как законченный альбом. Несколько раз запись не получалась, и все расстраивались. Знаю, что я расстраивался. Знаю, что Лануа расстраивался… Я был крайне огорчен, потому что не мог добиться звучания песен в нужном мне темпе.
Разве вы не думаете, что песня вроде «Cold Irons Bound», бесспорно, имеет драйв?
– Да, в ней есть настоящий драйв, но он даже не близок к тому, чего я хотел бы. Я доволен тем, что мы сделали. Но были вещи, которые мне пришлось выбросить… Я чувствовал, что ритмы были одни и те же. Это была скорее вязкая, шаманская вещь, в чем так искусен Лануа.
Думаю, именно поэтому говорят, что альбом «Time Out of Mind» несколько мрачен и навевает дурные предчувствия: потому что мы заключены в «одном измерении» в звуке. Говорят, что эта запись имеет отношение к смерти – почему-то к моей смерти! (Смеется.) Ну, она не имеет отношения к моей смерти. Возможно, просто к смерти вообще. Ведь она то, что нас всех объединяет, не так ли?.. Знаете, я по-настоящему не уверен, почему людям кажется, что «Time Out of Mind» – это мрачная картина. По-моему, в ней нет ничего мрачного. Она не похожа на «Ад» Данте или что-то такое. Она не рисует гоблинов и бандитов и гротескных тварей, ничего такого.
На последней стадии работы над альбомом вас поразила серьезная болезнь сердца, и вам пришлось лечь в клинику. Вы говорили, что болезнь причиняла вам боль и это вас изнуряло. Она изменила ваш взгляд на жизнь?
– Нет, не изменила! Нельзя ведь сказать: «Ну, вы оказались не в том месте не в то время». Даже такое оправдание не работает. И я как будто бы ничему не научился. Если бы я мог сказать, что я с пользой провел время, или, знаете ли, чему-то очень хорошо на учился, или у меня были какие-то откровения. Но я не могу сказать ничего такого. Я просто лежал, а потом выжидал, когда ко мне вернутся силы.
Считаете ли вы, что близость по времени вашей болезни и релиза альбома имеет отношение к тому, что рецензенты усматривают столько мотивов смерти в «Time Out of Mind»?
– Когда я записывал этот альбом, СМИ не обращали на меня внимания. Они меня совершенно не касались.
Так, но альбом вышел вскоре после того, как вы выздоровели.
– Да?
Да. Вы лежали в клинике весной 1997 года, а «Time Out of Mind» вышел осенью того же года.
– О’кей, ну, тогда его могли воспринять так в организованных СМИ. Но, правда, эта характеристика относилась бы только к альбому.
Хочется вернуться в годы, предшествовавшие выходу «Time Out of Mind». Прежде всего, мне хотелось бы спросить вас о том, что случилось на присуждении «Грэмми» в 1991 году, когда вы получили премию за жизненные достижения. В то время вся Америка была занята войной в Персидском заливе. Вы вышли на сцену в тот вечер с небольшой группой и исполнили жесткую версию «Masters of War». Это исполнение до сих пор вызывает противоречивые суждения. Некоторые критики сочли его необдуманным и обескураживающим, другие – блестящим. Впоследствии, когда Джек Николсон вручил вам награду, вы сделали следующий комментарий: «Мой папа (однажды сказал): „Сын, в этой жизни может случиться так, что твоя мать и твой отец от тебя отвернутся. И если так случится, Бог всегда будет верить в твою способность исправиться“». О чем вы в это время думали?
– Не помню, где и когда отец сказал это мне, и, возможно, он сказал это не совсем так. Вероятно, я перефразирую его мысль, возможно, она просто в то время всплыла в моей памяти. Единственное, что я вспомнил об этом эпизоде, когда вы о нем рассказывали, – это что у меня была температура, около сорока. В тот вечер я был совершенно болен. И не только – меня разочаровали и музыкальное сообщество, и окружение. Насколько я помню, мне позвонили из «Грэмми» за пару месяцев до награждения и сказали, что хотят присудить мне премию за жизненные достижения. Ну, всем известно, что они присуждают эту награду, когда вы уже не молоды, когда вы уже ничто, нечто, ушедшее в прошлое. Ведь все это знают. Поэтому я не понял, что это – комплимент или оскорбление. Не был в этом уверен. А потом мне сказали: «Вот что мы хотим сделать…» Не хочу называть этих исполнителей, вы их и так знаете, но один из них должен был спеть «Like a Rolling Stone». Другой собирался спеть «The Times Are A-Changin’». Еще один – «All Along the Watchtower», а еще один – «It’s All Over Now, Baby Blue». Они собирались петь отрывки этих песен, а потом кто-то должен был представить меня, а я просто должен был получить премию «Грэмми» за жизненные достижения, сказать несколько слов и уйти. Исполнители, как мне сказали, были согласны, поэтому мне, в сущности, оставалось только выйти на сцену.
Потом разразилась война в Персидском заливе. Мне позвонили из Германии и сказали: «Послушайте, мы в безвыходном положении». Дескать, тот, кто собирался петь «The Times Are A-Changin’», боится летать самолетом. А тот, кто должен был петь «Like a Rolling Stone», отказывается ехать, потому что у него родился еще один ребенок и он не хочет оставлять семью. Это понятно. Тот же, кто собирался петь «It’s All Over Now, Baby Blue», находился в Африке и не хотел воспользоваться шансом лететь в Нью-Йорк, а тот, кто должен был петь «All Along the Watchtower», не был уверен, что ему хочется выставлять себя напоказ именно тогда, потому что это было для него небезопасно. И меня спросили: «Могли бы вы при ехать и спеть? Могли бы вы заполнить время?» И я спросил: «А что с тем парнем, который должен представить меня[284]?» Мне ответили: «С ним все в порядке. Он приедет». Во всяком случае, я очень разочаровался в этих людях – в их характере и способности сдержать данное слово. Вот что с тех пор олицетворяют для меня музыкальный бизнес и все эти люди. Я просто утратил всякое уважение. Очень мало таких, которые скромны и богобоязненны и не сворачивают с правильного пути. Но на большинство я не стал бы полагаться. И может, мое исполнение «Masters of War»… Я уже говорил, что эта песня не имеет никакого отношения к песням протеста. Скорее, она имеет отношение к военно-промышленному комплексу, о котором говорил Эйзенхауэр. Во всяком случае, я вышел и выступил, но я был болен и чувствовал, что они создали вокруг меня много шума из ничего. Но я попытался как можно лучше замаскироваться. Это было скорее в связи… знаете, пресса в то время считала, что я не соответствую, и лучшего времени было не придумать, потому что мне и не хотелось соответствовать. Мне не хотелось быть одним из тех, кого изучает пресса – изучает каждый чих. Мне не хотелось даже снова появляться в качестве артиста.
