Анна Ларина-Бухарина - Незабываемое
Недалеко от нас я увидела Анну Сергеевну Реденс (Аллилуеву), старшую сестру Надежды Сергеевны, жены Сталина[107]. Заметив меня, она сказала: «Ах, как мы, Надя и я, любили Н. И.». Почему-то и о себе в прошедшем времени. В самом деле, все уже было в прошлом. Появление часового встревожило и Анну Сергеевну, что она откровенно высказала мне. Но, обрадовавшись поступку Сталина, как она подумала, демонстративно показавшего свое искреннее расположение к Бухарину, и учитывая заявление Прокуратуры СССР о прекращении следствия, Анна Сергеевна решила, что неприятности для Н. И. позади.
Около месяца после Октябрьских торжеств прошло относительно тихо. Н. И. не исключал даже, что ему вновь предложат «спокойно работать» в редакции. Но о работе ни из редакции, ни из ЦК ничего не сообщали. Н. И. пытался заниматься. Читал и делал выписки из немецких книг, приобретенных в Берлине по пути в Париж, авторами которых были фашистские теоретики: он мечтал написать большую работу против идеологов фашизма. Но чем больше времени проходило с того примечательного дня 7 ноября, тем большее волнение его охватывало. К концу ноября нервное напряжение было столь велико, что работать он совсем не мог. Метался как зверь, загнанный в клетку, не выходил из дому. Ежедневно заглядывал в «Известия», не подписывают ли газету фамилией другого редактора, но на последней странице неизменно мог прочесть: ответственный редактор Н. Бухарин. Н. И. в недоумении пожимал плечами: он с конца сентября, когда в своем кабинете застал Б. Таля, и порога редакции не переступал.
Наконец оповестили по телефону из Секретариата ЦК о созыве Декабрьского пленума ЦК ВКП(б). Повестка дня Н. И. известна не была. Было ли сообщение в печати о заседании этого пленума — не помню, но кажется мне, что об этом не информировали. Пленум заседал один вечер[108].
Придя домой, Н. И. взволнованно сказал:
— Познакомься! Твой покорнейший слуга — предатель-террорист-заговорщик!
На пленуме выступил новый нарком НКВД Ежов, на которого Бухарин, как ни прискорбно об этом вспоминать, после снятия Ягоды возлагал надежды. Со страшной силой, как рассказывал мне Н. И., обрушился новый всемогущий нарком на своего предшественника Ягоду. Дважды повторил он, что Ягода устроил для Каменева и Зиновьева из тюрьмы санаторий, опоздал с их разоблачением на несколько лет, действовал под давлением, что потребовалось два суда (для Каменева три), чтобы уничтожить предателей.
Слушая Ежова, жалкий, низвергнутый Ягода, пока еще член ЦК, по словам Н. И., сидевшего неподалеку от него, неуверенным голосом, как бы для себя самого, негромко произнес:
— Как жаль, что я не арестовал вас, когда еще мог!
Следующими объектами нападок Ежова стали Рыков и Бухарин. Их он обвинял в связи с контрреволюционными троцкистами, в организации заговора, и уже прозвучал лейтмотив всех процессов: причастность к убийству Кирова.
— Молчать! — крикнул гневным тоном возмущенный Бухарин, когда вспомнили Кирова. — Молчать! Молчать!
Все обернулись в сторону Бухарина, но не произнесли ни единого слова.
После выступления Ежова было несколько минут перерыва, которыми воспользовался Рыков и подошел к Н. И.
— Надо мобилизовать все силы для борьбы с клеветой. Отягчающим обстоятельством является самоубийство Томского, — сказал Алексей Иванович.
— Одна надежда — переубедить Сталина, иначе ничего не получится, — ответил Бухарин.
— Николай! Ты ошибаешься, надо, чтобы нам поверили члены Политбюро и члены ЦК — пошли против Кобы, — тихо шепнул ему Рыков.
После перерыва коротко, но злобно выступил Каганович. Он «передумал» и стал верить «б…» Сокольникову, показаниям Зиновьева и Каменева и не верить Бухарину. Молотов соревновался с Кагановичем в нападках на Рыкова и Бухарина.
В защиту Бухарина и Рыкова на пленуме не выступил никто. Лишь Серго Орджоникидзе прерывал речь Ежова вопросами, пытаясь разобраться в происходящем кошмаре, и тем самым проявлял некоторое недоверие новому наркому Поведение остальных можно выразить словами Пушкина: «Народ безмолвствует».
Наконец слово взял Сталин (передаю по памяти со слов Бухарина):
— Не надо торопиться с решением, товарищи. Вот против Тухачевского у следственных органов тоже имелся материал, но мы разобрались, и товарищ Тухачевский может теперь спокойно работать!.. Я думаю, Рыков, быть может, знал что-нибудь о контрреволюционной деятельности троцкистов и не сообщил партии. В отношении Бухарина я пока и в этом сомневаюсь (умышленно отделил Бухарина от Рыкова. — А.Л.). Очень тяжко для партии говорить о преступлениях в прошлом таких авторитетных товарищей, какими были Бухарин и Рыков. Потому не будем торопиться с решением, товарищи, а следствие продолжим.
Все было заранее спланировано у вождя. И тонко же умел обманывать Иосиф Виссарионович! Товарищу Тухачевскому, присутствовавшему на пленуме, он был кандидатом в члены ЦК ВКП(б), вместо спокойной работы через несколько месяцев он обеспечил «вечный покой». Что касается Бухарина — вместо обещанной работы в редакции дал команду о возобновлении следствия, которое, надо думать, ни на один день и после заявления прокуратуры 10 сентября 1936 года не прекращалось. В НКВД лихорадочными темпами фабриковались клеветнические материалы против Бухарина и Рыкова. Вот что значила казалось бы самая умеренная в сравнении с предыдущими выступлениями речь вождя.
После короткой, но многообещающей речи Сталина Н. И. решился подойти к нему. Их разговор передаю с максимальной точностью, как рассказывал мне Н. И.
— Коба! — сказал он. — Надо проверить работу НКВД, создать комиссию и расследовать, что там творится. До революции, во время революции и в тяжкие годы после ее совершения мы служили только революции. А теперь, когда трудности уже позади, ты веришь клеветническим показаниям? Хочешь выкинуть нас на грязную свалку истории? Опомнись, Коба!
— Ты что, хочешь сказать о своих прошлых заслугах, никто их у тебя не отнимает, — ответил Сталин безразличным тоном, — но они же и у Троцкого были. Мало у кого было столько заслуг перед революцией, сколько было у Троцкого, между нами говоря, между нами говоря (он делал акцент на «и» — «мижду нами говоря»), — дважды повторил Сталин, погрозив указательным пальцем, очевидно, предостерегая Бухарина, чтобы не разболтал он сказанное им о Троцком на том свете (разболтал-таки на этом, мне-то успел рассказать). Затем Коба отошел в сторону, не желая продолжать разговор.
Прошло около трех мучительных месяцев с Декабрьского 1936 года до Февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 года. Бухарин провел их главным образом в небольшой комнатке, бывшей спальне Сталина: после гибели Надежды Сергеевны Сталин попросил Бухарина поменяться с ним квартирами.
