Анатолий Черняев - Совместный исход. 1976
А наряду с этим - огромная текучка: всякие записки и справки в связи с приездом братских делегаций на съезд и предстоящей с ними работы.
Нам с Карэном поручено еще составить тост, с которым Брежнев выступит 5-го марта на приеме в честь иностранных гостей съезда. (Из подобного тоста, как говорят, родилась знаменитая речь Сталина на XIX съезде - о знамени буржуазных свобод.). Но мы на такое не претендуем, разумеется, тем более, что в эпоху многоговорения даже яркие политические афоризмы живут не более одного газетного дня.
Кстати, Марше на съезд не едет, а Берлингуэр едет. Итальянцы сейчас вообще один за другим выдают «горячие братские высказывания о КПСС» - набирают очки за счет дурака Жоры (Марше).
7 марта 76г.
За эти две недели прошел съезд. И, конечно, было бы интереснее помечать хоть что- нибудь каждый день. Но в таких случаях получается, как бывало на фронте: в самое жаркое время невозможно было даже вспомнить о дневнике, а когда бои уходили - записи превращались в «литературу».
Тем не менее, что-то «свое» хочется оставить для памяти.
Неожиданно бодр и четок в произношении был Брежнев. Причем, чем дальше, тем энергичнее он читал текст. Думаю, что был на уровне своих выступлений (в смысле ораторства) 4-5-летней давности. На это обратили внимание и инопресса и комделегации.
Доклад прозвучал (как я и ожидал, потому что я-то его знал во всех подробностях) более «партийно», чем на XXIV съезде и особенно по сравнению со всеми большими его выступлениями последних лет. То есть - в том смысле, что он не был докладом главы государства и правительства, в качестве которых Брежнев действовал и выступал в последние годы, а был текстом партийного лидера, хотя по своей словесности и формулам сильно отличался от ортодоксальных партийных докладов времен Сталина-Хрущева.
Прежде всего - критичностью по внутренним делам и отсутствием крикливости, демагогии по внешним делам. Все и на Западе, и в зале обратили внимание на «сбалансированность», спокойный тон и «уверенность в себе». Даже в отношении МКД проявлена сдержанность, которой, будь это не Брежнев, а любой другой из нынешнего ПБ, не бывать бы.
Разумеется, во всем этом сказалось «искусство» бригады, которая писала доклад, однако, определяющим был характер и подход самого Брежнева. Это уж я, что называется, могу утверждать из «первых рук». Сам все это видел и в какой-то степени соучаствовал. Это называется Отчет ЦК. Но ЦК даже не видел текста доклада. Ему на Пленуме за 4 дня до съезда было сделано «сообщение» (Брежневым) о докладе объемом в 30 страниц, в то время, как сам доклад - 130 страниц.
Доклад прочли один раз члены ПБ и Секретари ЦК, а отдельные (Суслов, Пономарев, Андропов, Громыко) имели возможность смотреть и один из последних предварительных вариантов. Собственно, эти четверо и сделали кое-какие замечания, которые были учтены. Б.Н.: усилить тему разоружения и сказать о женщинах. Суслов: сильнее о кризисе капитализма и сказать, что уступки оппортунизму (в компартиях) в конечном счете обернутся против партии. Андропов: сказать об общих закономерностях социалистической революции, сославшись на Совещание коммунистических и рабочих партий 1960 года. Громыко еще летом предлагал объединить разделы о «третьем мире» и капиталистическом мире. Но это не прошло. через Александрова. Замечания Суслова и Андропова «ужесточили» соответственные места доклада. Но на общую его тональность не повлияли. Так что можно сказать, что это даже не доклад Политбюро, это - целиком брежневский доклад.
Мои 12-14 страниц остались практически в новоогаревском виде. Но - с отмеченным «ужесточением». И другие мои некоторые вставки и редакционные варианты (в других разделах) прошли. Сильнее был затронут текст Брутенца (о третьем мире), но «дух» сохранен и основные формулы тоже.
Я был в зале только на докладе (в первый день) и при закрытии съезда 5-го числа. Остальное время - за сценой, в полуподвале, в артистических уборных вместе со всем нашим отделом.
Моя обязанность была - «выпускать» для стенограммы съезда и для «Правды» речи и приветствия братских делегаций.
Иногда приходилось просто переписывать. Во многих случаях, особенно у маленьких, безнадежных партий поражала (даже меня) элементарная политическая неграмотность. Куда там - до наших тонкостей и всякого рода ухищрений, например, чтоб отделить разрядку от вмешательства («революционного») в чужие дела. Вся наша формулировочная изобретательность просто до них не доходит. И они в «классово ясных» выражениях засвечивают то, что мы всячески в своей прессе и в своих документах хотели бы укрыть. Так вот, мне очень часто с помощью «редактирования» приходилось все же укрывать «самое невозможное». Иногда - в рамках перевода, иногда - советовать оратору поменять или исключить, подсказать формулу, а чаще всего - оставлять для стенограммы, но решительно изымать для «Правды». Конечно, сравнительно легко было уговорить сирийца опустить абзац о том, что МКД должно сплачиваться «вокруг КПСС». Труднее - заставить Сиада Барре (президента Сомали) не давать для «Правды» разгромные абзацы о французском империализме в Джибуте. Или - уговорить марокканца и алжирца не устраивать свалку по поводу Западной Сахары.
И совсем не удалось что-либо поменять у Берлингуэра и Макленнана. Да, собственно, и не пытались. Все понимали, что - безнадежно.
И тот , и другой, как и Плиссонье (Марше не приехал), в вежливой форме сказали все, что хотели: и о «своем социализме», и о демократии, и о свободе культуры, и о желании (итальянцев) остаться в НАТО, и о несогласии (французов) с нами насчет Жискара и вообще французской внешней политике.
Все это обратило на себя внимание. Поэтому, когда Машеров, Щербицкий и некоторые другие говорили об оппортунизме, «модернизации» марксизма, об интернационализме - зал встречал эти пассажи чуть ли не овацией. И под гром аплодисментов шла речь Гэс Холла, который всю ее посвятил фактически прямой атаке на французов, итальянцев, испанцев, англичан.
Впрочем, Холлу нечего терять и не перед кем отвечать и за слова, и за политику, которой у него нет, так как нет никакого политического влияния, тем более - перспектив. Однако - и Макленнан, собственно, в таком же положении. И то, что он «осмелился», было воспринято как оскорбление съезду. Президиум на него реагировал хуже, чем на Берлингуэра: «Что позволено Зевсу, не позволено Быку». Туда же, мол!..
Словом, наш съезд «засветил» реальную ситуацию в МКД на глазах у всего мира. И теперь надо со всем этим считаться. Выход один: не признавая открыто, отступать в сторону «нового интернационализма» (итальянцев), чтобы вообще что-либо от интернационализма сохранить.
