Дмитрий Шестаков - Упрямый классик. Собрание стихотворений(1889–1934)

К забору ветхому несмело путник льнет.
Дорожка узкая становится все уже.
И сделай в сторону один лишь шаг – и вот
Уж целою ногой затонешь в топкой луже.

Но, яркий фартучек перетянув потуже,
Болото вязкое преображая в брод,
Шалунья девочка с улыбкою бредет,
Как фея легкая. Смелей, герой мой, ну же!

Блеснула детских глаз живая красота,
Мелькнула высоко подхваченная ножка,
Все уже топкий брод, все призрачней дорожка,

Но ты уже не ждешь. Тебя влечет мечта,
Тебя ведет весна. Уж ты на все готовый,
Как Дант последуешь за Беатриче новой.

Вечно мать больная, а отца нет дома, —
Без любви, без ласки с детства ты росла,
С одинокой думой так давно знакома,
Никогда не видя света и тепла.
И когда нежданно нежное участье,
Искреннюю ласку встретишь ты в чужом,
Бедный мой ребенок, ты не веришь в счастье,
Ты не смеешь верить никому ни в чем.
Диким и холодным взором отвечаешь —
А в груди-то сердце рвется на куски, —
Да забьешься в угол, да одна рыдаешь
Под наплывом тяжкой, давящей тоски.
О, моя бедняжка! без любви сердечной
Жизнь твоя уходит, вянет жизнь твоя,
Столько сил, быть может, столько бесконечной
Жажды быть счастливой скорбно затая…
Но, я верю крепко, на пути тяжелом
Тот тебя восстанет втайне подкрепить,
Кто Единый счастья светлым ореолом
Всякое страданье властен озарить.

Ты пела, милая. Та песня пробудила
В моей душе давно безмолвную струну.
Ужель и мне блеснет мое светило?
Ужели снова я и вспомню, и вздохну?

Так, сердцу живо все, – глубоко и ревниво
На темном-темном дне оно хоронит клад
И этой свежести лукавой и счастливой,
И этих детских игр, веселий и досад.

Пусть все развеяно, пускай среди разгула
Кустов разросшихся и спутанных ветвей
Тропинка детская бесследно потонула,
Ты пела, милая, – мы встретились на ней.

Вам, посвятившему детям столько рвенья,
           Правдивых строк, —
Вот на мои надежды и волненья
           Живой намек.
Была и третья… И ее желалось
           Послать портрет…
Росла она… ей сердце любовалось…
           Ее уж нет.
Но милый луч ее мелькнет случайно
           Из этих глаз,
И, может быть, и Вы вздохнете тайно
           Об ней, о нас.

У могилы твоей, под печальным крестом
Не роняю я слез, не шепчу о былом,
И ревнивой судьбы я, собрат, не виню
За недолгую, грустную юность твою.
На печальном кресте всё мне грезится тот,
Кто всю кровь и любовь за людей отдает,
Чьи святые объятья от века зовут
Каждый алчущий дух, каждый искренний труд,
Кто незримый и нежный поникнул челом
Над могилой твоей, над печальным холмом.

Ты знаешь ли вечную книгу – как чаша безбрежная вод,
Она за страницей страница, грозя и лаская, течет.
И сколько в ней страсти и скорби, как темен и внятен язык,
То кличет, как юноша резвый, то стонет, как вещий старик.
И каждый ту книгу читает, но трудно в ней смысл разгадать,
И строго на ней почивает перста неземного печать.
Бежит за страницей страница – торопится отдых и труд,
И люди ту вечную книгу дорогою жизни зовут.

Ты знаешь ли книгу иную – как осени бледной цветы,
Как тихие старые птицы, поникли немые листы.
Раскроется ветхая книга, и шелест не слышен листов,
И веет тоскою и мраком от странных, загадочных слов,
От стольких туманных загадок, от стольких холодных улик,
И сердце томит и волнует двузначущий книги язык…
Скользит за страницей страница, торопится отдых и труд,
И смертью ту старую книгу усталые люди зовут.

На склоне дня прекрасней день,
Под вечер жизни глубже радость,
Таит последняя ступень
Неиссякающую сладость.
Без содроганий, без борьбы
Ступи на край иного брега, —
Там есть непознанная нега
Под вечным пологом судьбы.

Помнишь, – липа цвела, и далекая родина снилась;
Даль в закате лиловом была так устало светла;
Ты со мной у окна в мимолетной отраде забылась;
           Помнишь, – липа цвела…
Помнишь, – липа цвела, и задумчивый запах и свежий
Веял детством забытым и светлым простором села,
Веял легкою грустью любимых, родных побережий…
           Помнишь, – липа цвела…

Сны мои стали иные: всё темные горы, да моря
Чудные волны и вдаль парус бегущий, как тень.
Точно я странником стал великого божьего мира
И тороплюсь оглядеть страстно его красоту,
Или какая-то власть предо мной открывает заране
Неотразимой судьбы душу смущающий путь.