Юхан Пээгель - Рассказы
Царил полумрак. Они не знали, что вновь наступил вечер, что они проспали целую ночь и целый день.
Дверь в баню была открыта, в квадрате дверного проема стоял человек.
Спросонья они не сразу сообразили, где они и как они здесь очутились.
Когда они приподнялись и сели, человек на пороге сделал шаг назад. Теперь они увидели, что это женщина и что в руке она держит короткую пехотную шпагу Матса.
Это была молодая женщина, судя по одежде, из местных крестьянок, сильная, в теле. Рука ее крепко сжимала шпагу.
Первым пришел в себя Матс.
- Мы тебя не тронем, - крикнул он женщине. Вернее, хотел громко крикнуть, но из его обессилевшего тела и простуженного горла вырвалось лишь жалкое сипение.
Женщина отозвалась не сразу.
- Это мы еще поглядим, кто кого тронет, - невозмутимо сказала она в ответ. Бенгт, и тот уловил в ее голосе холодную насмешку. В самом деле, что эти двое отощавших, полуодетых бедолаг, которые от голода и на ногах-то еле стоят, что они могут сделать сильной женщине, которая к тому же вооружена их единственной шпагой!
- Я давно могла бы вас, спящих, прикончить, - так же бесстрастно добавила молодая женщина.
- Русские ушли? - спросил Матс.
- Ни русских здесь больше нет, ни шведов. Вообще ни одной живой души, весь остров вымер...
Весь остров вымер... А они? Их же ни много ни мало - трое!
Женщина, казалось, угадала мысли Матса:
- На этот хутор тоже пришла смерть. Сейчас мы живы, а к ночи, может статься, отдадим богу душу...
Из всего разговора Бенгт понял одно: эта отчаянная женщина не собирается их тут же, немедля, зарубить, Он толкнул Матса в бок, прошептал:
- Brod... Хлеба попроси...
- Женщина, дай нам хлеба... Мы целую неделю ничего не ели... Дай нам чего-нибудь, и мы сразу уйдем...
- Куда вам идти-то - повсюду пепелища и мертвецы. И голод... Пол-лепешки и ковш воды я могу вам принести. Только...
- Ты даже не спрашиваешь, кто мы такие? - удивился Матс.
- Чего тут спрашивать, - устало ответила женщина, - вы солдаты короля Карла. Я вас еще вчера вечером увидела, когда вы в горнице в сундуках рылись. Я за печкой пряталась, под тулупом, вы меня не заметили...
Женщина собралась было уйти, но вдруг обернулась и промолвила, обращаясь скорее к самой себе:
- Столько смертей, столько страху пережито, что и бояться-то устанешь...
Тут она вспомнила про шпагу, которую все еще держала в руке. Не долго думая, она швырнула оружие на земляной пол предбанника и медленно направилась по тропинке к дому.
Беглецы, как были, в краденой одежде, вышли из пропахшей дымом бани. Бенгт, правда, скользнул взглядом по валявшейся на полу шпаге, но тут же оттолкнул ее ногой. Они сели рядышком на пороге и стали ждать. Матс пытался растолковать товарищу, что русские ушли, война кончилась, только чума все еще делает свое дело.
Быстро темнело, сырой холод проникал под одежду, пронимал насквозь.
Женщина вскоре вернулась.
В сгущающихся осенних сумерках беглецы не очень-то различали черты ее лица, но то, что она молода и, несмотря на трудные времена, еще сохранила силы и живость, это они видели и понимали по ее походке и голосу.
Она молча протянула каждому хлеба, дала напиться воды из ковша.
Это был хлеб голодных дней, легкий, мякинный, черствый, но они с жадностью вонзили в него молодые, крепкие зубы. Рот наполнился слюной, они не ощутили вкуса пищи, она кончилась прежде, чем они поняли, что едят.
Женщина молча стояла перед ними, спокойная, в большом платке, в накинутом на плечи коротком легком полушубке.
- Коли начнутся у вас теперь корчи и блевота, то дело плохо, вполголоса промолвила она, когда беглецы осушили ковш с водой. - Значит, голод доконал вас, не жильцы вы на белом свете.
Они продолжали сидеть на порожке бани, не находя слов, чтобы выразить свою благодарность.
Женщина шагнула ближе и протянула Матсу несколько сухих лучин.
- А теперь залезайте-ка обратно на полок, и спать. Утром видно будет, выживете вы или нет.
В предбаннике Бенгт дрожащими руками высек искру на трут. Потребовалось немало времени, пока лучина зажглась, и при ее неверном свете они, спотыкаясь, вошли в темную баню.
Женщина захлопнула дверь предбанника, заперла ее изнутри на засов, затем закрыла и другую дверь.
- Я в предбаннике переночую, - все так же спокойно сказала она Матсу, как-никак люди рядом... а то ведь сколько ночей под одной крышей со смертью провела...
Только теперь Матсу вспомнилось то, что они увидели вчера вечером, войдя в дом.
Если б женщина могла в темноте разглядеть выражение глаз солдата, она прочла бы в них безмолвное восхищение: одинокая молодая женщина на одиноком хуторе спокойно противостояла смерти и страху. Как это она сказала: "Столько смертей, столько страху пережито, что и бояться-то устанешь..."
Следующий день выдался прохладный и светлый, насколько светлым вообще может быть короткий день предзимья.
Женщина разбудила их рано утром, дала каждому большую деревянную лопату с оковкой, сказала Матсу, что мертвых следует предать земле.
Теперь, при свете ясного утра. Матс с Бенгтом увидели, что женщине лет тридцать, что она широка в кости, с крупным открытым лицом, пшеничными волосами, как у многих здешних женщин. Одета она в короткий полушубок, голова повязана платком, из-под которого выглядывает маленький черный чепец - признак замужней женщины. Нельзя сказать, чтоб она была красавица, отнюдь нет, - женщина с заурядным округлым лицом крестьянки, на котором труды и заботы до времени оставляют свои неизгладимые следы. Но и дурнушкой ее не назовешь - черты лица правильные, взгляд прямой. Раньше, до лихолетья, женщина, без сомнения, была живее, красивее, пышнее телом.
Не дожидаясь ответа, она повернулась и пошла, как бы приглашая следовать за собой. Они пересекли двор, перебрались через перелаз и на краю покоса скрылись за деревьями. От осенних дождей дернистая почва редколесья совсем раскисла, под ногами хлюпало. В это безветренное утро на землю падали лишь редкие желтые листья, печальное, усталое солнце и светить не светило, и греть не грело, - его лучи как бы терялись в кронах деревьев, в побуревшей траве, во мху.
Далеко идти им не пришлось. Равнина стала полого подниматься, образуя плоский холм, какой в этих краях называют не иначе, как горой. Там высилось несколько дубов и кленов, росли стройные березы и молодые рябинки, у огромного гранитного валуна раскинули густые кроны две-три кряжистые дикие яблони. Вся эта гора была покрыта невысокими кучами булыжника, теперь они поросли травой, а кое-где пустил корни темно-зеленый можжевельник.
Это был древний могильник, заброшенный с тех пор, как вошло в обычай хоронить покойников на погосте при церкви. Теперь старое кладбище снова понадобилось: не стало тех, кто мог бы по-христиански предать земле всех, кого уносили война и мор. Не стало пастора, причетника, даже звонаря, да и самого колокола тоже не стало, как, собственно, и церкви - ее обгоревшие своды и обезглавленная колокольня стояли открытые непогоде.
