Анатолий Черняев - Совместный исход. 1972
Это все попытки бежать от себя, укрыться в призрачном занятии. Потому, что нет дела в жизни, своего — вне службы. А служба - во многом - профанация настоящего дела: статьи и доклады для Пономарева, тексты для Брежнева и др. Иногда, правда, бывает и консультативное участие в определении каких-то реальных политических позиций (в отношении той или иной партии, комдвижения, каких-то вопросов внешней политики, каких-то акций пропагандистско-политического плана).
Скоро 51 год. Что сделано в жизни? Ничего в общем, заслуживающего для преемников. Хотя она прожита честно: не прятался от ответственности, других вместо себя не подставлял, защищал какие-то убеждения, когда не безнадежно было, не подстраивался ни под кого из начальства, тем более не помогал непорядочности и общественной глупости, презирал идеологических хапуг и делал все от меня зависящее, чтоб подставить им ножку.
А все-таки, своего, генерального дела нет, даже курса на диссертацию нет. И не только потому, что не уверен в своих силах, а, главным образом, потому, что весь собственный (и окружающих) опыт показывает бессмысленность всей этой, так называемой, общественной науки, никчемность самого ее существования и бумагомарания. Оттого и жизнь в научных институтах - это либо ярмарка тщеславия и полового обмена, либо пошлая возня самолюбий и карьер под видом идеологической борьбы. Тошно.
Да и не только диссертацию - вообще писать (для публикации) ничего не хочется: слишком много знаю, и потому любое сочинение (а оно может быть только на «научно-политическую» тему) представляется как ложь перед самим собой и перед другими.
Конечно, графоманская привычка все время что-то писать вырабатывает, видно, в человеке чувство ремесленника (что бы ни делать, лишь бы делать, - заполнять страницы и быть довольным самим слово- и - абзацесочитанием). Но у меня такой журналистской привычки нет. Хотя косвенно она где-то присутствует: замечаю, что хорошо сделанная служебная бумага, безотносительно к ее реальной ценности, вызывает удовольствие.
Да, кстати, Брежнев на той неделе встречался с вьетнамским послом. В печати потом были всякие выражения солидарности и прочие. А в беседе контрпунктом было требовательное и настоятельное беспокойство (и просьбы передать в Ханой) по поводу того, что «мы ничего не знаем ни о планах предпринятого наступления, ни о его целях, ни о его реальном ходе» и т. д. Узнаём об этом лишь из публикуемых сообщений «нашего общего врага».
25 апреля 72 г.
Вечером - вместе с Шапошниковым - у Б.Н. в больнице. Разговор о предстоящей поездке в Швецию, о Бовине. Он сообщил, что накануне у него был Иноземцев[16], который обещал пойти к Суслову (по федосеевскому делу).
Принял Фриду Браун (жена одного из лидеров «здоровых сил» в Австралии, член ЦК новой Социалистической партии). Она заявила, что это «историческая встреча»: впервые представитель СПА принят в ЦК КПСС. Довольно храбро (без полномочий на то) выразил я ей поддержку и одобрение СПА, «вдохновил» - так держать! - против Ааронзов и К0.
Объявлено, что с 20 по 24 апреля в Москве находился Киссенджер, был принят Брежневым и Громыко.
А между тем, к нам в Отдел, идут отовсюду (в том числе от ученых Белоруссии) письма с требованием отказать Никсону в визите, так как он бомбит Вьетнам. Пожинаем плоды своей собственной пропаганды во время поездки Никсона в Пекин!
27 апреля 72 г.
Весь день сегодня был в напряжении: в бундестаге решалась судьба правительства Брандта. Барцель поставил на голосование «конструктивный вотум недоверия». Все зависело от одного-двух голосов. А до этого пару социал- демократов и «Свободных демократов» перекупили хедеэсовцы (ХДС). К счастью Брандт «победил», хотя и двумя голосами!
1 мая 72 г.
Был на Красной Площади. Медленно шел туда. Всякие мысли. А главная - «порядок»! Очищенные от народа центральные улицы. Уже у Кропоткинских ворот - кордон милиции и дружинников, а потом - на каждом повороте. Боже, как много у нас милиции! И еще целые толпы дружинников. И это тоже - «порядок». Машины с пропусками на стекле, перед которыми расступаются кордоны, - это тоже «порядок». И то обстоятельство, что пассажиры этих машин (хотя им 15-20 минут пешего ходу до Площади), тем не менее едут, - это тоже «порядок». И цепи солдат и «добровольцев», образующие дефиле для колонн, уже на Манежной... Это все тоже элементы «порядка».
И речь Подгорного, состоящая из нужняка, затертых формул и банальностей, - это тоже символ «порядка», устойчивости - establishment! Более тото, когда после речи над площадью громыхал «Интернационал» (через репродукторы, конечно), - со своим архаическим текстом, с почти неуместным и волнующим ритмом и музыкой, - это была также составная часть «порядка»: потому, что такое есть решение - исполнять «Интернационал», официальный революционный энтузиазм нужен для нашего «порядка», поди, вырази.
То, что происходило на Площади, это, конечно, большая абстракция (особенно это становится заметным, когда за полчаса до конца демонстрации, я стал спускаться по Кремлевскому проезду и видел вблизи остатки колонн, идущих навстречу...)
Но, зная, что - абстракция, все равно волнуешься. И сильно. И по многим причинам. Прежде всего - «физкультурный парад». Девки, здоровые, красивые в своих брючных костюмах разных цветов, все фартовые такие, показывающие свои сиськи, походку, волосы. Конечно, в них - ничего от идейности и романтизма 30-х годов. Но - в них здоровье, сила народа,... благополучие. Да, на этой демонстрации очень много хорошо и модно одетых молодых женщин (поражаешься даже какое количество красивых женщин может быть в одном месте) - по всему этому видно, что уровень благополучия уже довольно приличен. И это волнует. Приятны и мелодии, старые и новые.
А вообще у меня настроение было скверное после вчерашнего «разбора» отношений. К концу рабочего дня, как повелось уже перед праздником, Загладин зазвал к себе замов и «девок» — Лариса, две Лиды и Танька. Здорово выпили (виски, какая-то цветная литовская водка, еще что-то). Сначала все было нейтрально, а потом, когда Шапошников произнес тост за «авторитет Международного отдела», который, мол, никогда не был так высок, а я по этому поводу внес поправку, сообщив, как Глезерман задирал хвост на статью Вебера (консультанта Международного отдела) на редколлегии, помахивая при этом федосеевской брошюрой, - Кусков вспотел и стал злой.
Загладин предложил — для хохмы — тут же позвонить Глезерману и от имени (!) Теосяна предложить ему письменно представить «объяснение своего поведения на редколлегии». «Его, говорит, сразу инфаркт хватит». И пошел было к телефону, перелистывая блокнот с телефонами.
