Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894
— Все то, что я наговорил ему, возьми себе… Слышишь?!
— Слушаю, ваше превосходительство.
— То-то! А тебе что же нужно? — уже совсем спокойно спросил он Петрова, который не мог прийти в себя от неожиданного распекания. Он побоялся изложить свою просьбу и только ответил:
— Я пришел пожелать счастливого пути вашему превосходительству…
— Спасибо, мой друг, спасибо! — ласково потрепав его по плечу, произнес директор и удалился из приемной.
Этим и окончился весь инцидент. Против чаяния, виновный хорист не был подвергнут никакому наказанию.
Хотя Гедеонов на первый взгляд и казался суровым человеком, однако он был весьма чувствителен и не переносил ничьих слез. как бы он, бывало, ни сердился и ни кричал, но стоило ему увидеть у провинившегося хоть одну слезу, гнев его моментально исчезал. Хотя он, выдерживая начальническую роль до конца, и продолжал притворяться строгим, но был готов поступиться чем угодно, чтобы утешить огорченного.
У него были две страсти: карты и женщины. Его фаворитками, имевшими большое значение в свое время при театре, были: танцовщица Андреянова и впоследствии французская актриса Миля, близ которой он и умер в Париже. По части его любовных похождений существовало во время оно много любопытных анекдотов, в большинстве весьма пикантного свойства. Вот один из них.
В первые годы его директорства является к нему очень интересная особа с какой-то просьбой. Очевидно, она чрезвычайно понравилась Гедеонову, потому что ее визит был слишком продолжителен. Затем, добившись исполнения своей просьбы, она уже более в дирекции не показывалась, и, конечно, Александр Михайлович вскоре о ней совершенно забыл. Но каково было его удивление, когда много лет спустя она вновь появляется в его кабинет, но уже в сопровождении восьмилетнего мальчика.
— Чем могу служить? — обратился к ней с вопросом директор.
— Я прошла просить вас об определении мальчика в театральное училище на казенный счет.
— Не могу… в настоящее время у нас нет ни одной вакансии… Я бы с большою готовностью был рад услужить, но никак не могу.
— Как? — с удивлением восклицает посетительница и не без укора прибавляет: — неужели же вы не найдете места для вашего сына?
— Как сына? Что вы говорите! — Изумился Гедеонов.
— Да-с, вашего сына, — повторила она и напомнила о своем первом визите, когда Александр Михайлович был с ней не в меру любезен, результатом чего было, будто бы, появление на свет этого мальчика.
Гедеонов смутился и приказал принять своего мнимого сына сверхкомплектным. Припомнив все прошедшее, Александр Михайлович смело утверждал, что его внимание к этой особе ограничилось тогда только двумя или тремя совершенно невинными поцелуями.
Гедеонов был очень решителен в своих распоряжениях. Однажды он разрешил дебют в одноактной пьесе какой-то никому неведомой госпоже и вскоре, по своему обыкновению, совершенно об этом забыл, но, случайно зайдя в Александинский театр, он как раз попал на ее позорный выход. Дебютантка ему до того не понравилась, что он после первого же ее явления рассерженный прибегает за кулисы и набрасывается на режиссера.
— Что это за безобразие? Кто допустил на сцену такую скандальную актрису?
— Вы сами… Ваше превосходительство. С вашего разрешения она сегодня играет, — спокойно ответил режиссер.
— Вздор! Не может быть! Я не мог сделать такой глупости… Убрать ее сию же минуту.
— Как убрать?
— А так, чтобы я ее больше не видел на сцене… не сметь ее выпускать больше… Это безобразие.
— Но ведь пьеса уже началась, нельзя же опустить завесу теперь…
— На свете нет ничего невозможного… Кто ее роль играл раньше?
— Самойлова.
— А она в театре?
— Да, она играет в другой пьесе.
— Сейчас же попросите ее от моего имени, в чем она есть поиграть за эту госпожу, а госпоже прикажите убраться по-добру, по-здорову и никогда не заикаться о театре…
Приказание было исполнено. Самойлова, готовая к следующей пьесе, быстро вышла из уборной и сыграла за дебютантку…
Как-то давно был при немецкой труппе сначала помощником бутафора, потом бутафором и, наконец, помощником режиссера некто Гемузеус. Главным же режиссером был Голанд, на которого Гедеонов однажды так разгневался, что пожелал непременно его сменить. По мнению Александра Михайловича удачным заместителем Голанда мог быть Орловский, хороший и известный актер той же труппы. Не долго думая, диретор послал за ним Гемузеуса, который через короткий промежуток времени и доставил его в дирекцию.
Гедеонов встретил его радушно и тотчас же приступил к деловому разговору. Гемузеус остался у дверей в смиренно-почтительной позе.
Выслушав предложение директора занять должность главного режиссера. Орловский ответил:
— Искренне благодарю ваше превосходительство за честь, но согласиться на это не могу.
— Почему? — удивился Гедеолов.
— А потому, что при нашем составе труппы и при той обстановке, какая существует теперь на немецкой сцене, ни один порядочный человек не имеет права согласиться быть режиссером. Для этого нужно быть подлецом и мерзавцем…
— Значит, отказываешься? — спросил Александр Михайлович.
— Да… решительно…
Директор повернулся в сторону Гемузеуса и произнес:
— Слышал?…
— Слышал.
— Понял?
— Понял-с.
— Ну, так с сегодняшнего дня я назначаю тебя главным режиссером.
Гемузеус молча поклонился.
На коронационном празднестве и Москве, в 1856 году, в одном из парадных спектаклей в Большом театре, Гедеонов обрил бороды всем итальянским певцам, принимавшим участие в этом торжественном представлении. Произошло это таким образом: первый акт оперы Алфксандр Махайлович смотрел из своей ложи и ужасно возмущался, что артисты появляются на сцене в напудренных париках и с небритыми бородами, что, конечно ослабляет впечатление своею противоестественностью. К концу действия Гедеонов до того рассвирепел на эту «антихронологию», что быстро спустился на сцену и отдал приказание моментально всем исполнителям выбриться. Конечно, поднялся ропот, но директор слышать не хотел ни просьб, ни уверений. Он приказал немедленно позвать нескольких парикмахеров и велел им в своем присутствии приняться за «удаление бород, безобразящих лица артистов». Итальянцы нехотя повиновались требованию директора, только один из них слишком уж энергично запротестовал. Он наотрез отказался расстаться со своей выхоленной красивой бородкой. Гедеонов подошел к нему и что-то шепнул на ухо до того внушительное, что тот сию же минуту опустился на приготовленный для него стул и подставил свое лицо под цырюльницкую длань.
