Александр Бек - Талант (Жизнь Бережкова)
Видите ли, такова страсть конструктора. Я, например, разговаривая всерьез, почти никогда не называю себя изобретателем, а всегда конструктором. Конструкторски разработать идею, найти ей выражение в металле, сделать из идеи вещь, довести, пустить в ход - вот в чем для меня прелесть жизни, прелесть творчества.
Мы спорили. Я извел немало бумаги, рисуя во всевозможных разрезах свою схему вездехода-амфибии, графически изображая блеснувшие мне новые соображения, но Сергей Ганьшин, мой друг и всегдашний злейший противник, мой расчетчик, без которого я, конструктор, обречен на блуждание, на работу ощупью, - Сергей Ганьшин оставался непоколебимым.
Я продолжал обрабатывать своего друга. В нашей дружбе бывало не раз: язвительно высмеяв изобретение, Ганьшин поддавался потом моему порыву, моему жару, и я увлекал за собой своего критика. Я сказал ему, что впоследствии, проектируя, когда мозг будет возбужден борьбой с тысячей трудностей, мы найдем, обязательно найдем такие решения прочности, которые сейчас не даются в руки.
- Представь себе, - уламывал я Ганьшина, - газетные сообщения: "Блестящая победа. Наши бронированные амфибии внезапно овладели Дарданеллами".
Но Ганьшин только махнул рукой. Я почувствовал, что сбиваюсь на фальшивую ноту, и заговорил по-иному:
- Нет, как это звучит: "Чудо техники. Создание двух русских студентов..."
- Про нас с тобой никто не вспомнит. Фигурировать будет только Подрайский.
- Ну и ладно! А сотворим машину все-таки мы! Что, разве нам с тобой это не по зубам?
Я предложил завтра же приступить к делу. Ганьшину предстояло дать прежде всего общий расчет - рассчитать толщину плиц, обода, оси, определить приблизительный вес всей вещи.
- Чего нам? - говорил я. - Возьмемся и дадим.
- Нет, - сказал Ганьшин. - Фантазия. Бред. Авантюра. Ультра- и архиавантюра.
- Ну хорошо! - закричал я. - Подождем Ладошникова. Послушаем, что скажет Ладошников.
- Послушаем, - усмехнулся Ганьшин.
14
Ладошников явился вечером. Видимо, весь день он провел на сборке самолета. Раскрасневшийся с мороза, он принес с собой запахи работы клея, машинного масла, керосина, грушевой эссенции, ацетона. Достаточно было вдохнуть этот букет, чтобы тотчас представить: в ангаре уже красят самолет, уже покрывают раствором целлулоида полотно на крыльях.
Ладошников взглянул на меня из-под бровей, кивнул, невнятно буркнул:
- А, Бережков! Славно, что пришел...
Он не отличался разговорчивостью. Может быть, поэтому меня так радовало каждое его приветствие или ласковый взгляд.
Я в ответ воскликнул:
- Михаил Михайлович, моторы "Гермес" прибыли!
Новость взволновала его. Ладошников ждал, давно и нетерпеливо ждал известия. Он сразу побледнел. Ведь теперь вплотную придвинулся момент самый жгучий, волнующий, радостный, страшный, - момент первого испытания машины.
Все мы, конечно, помнили зловещее пророчество, произнесенное в актовом зале училища два с половиной года назад: "Никогда не взлетит". Вероятно, эти слова порой преследовали, жалили Ладошникова. Впрочем, такими переживаниями он ни с кем не делился.
С минуту Ладошников молчал. Подошел к своей постели, снял со стены полотенце. Потом выговорил:
- Прибыли? В Москву?
- Нет, во Владивосток, - ответил я. - Но уже отправлены в Москву пассажирской скоростью. Подрайский просил вам передать, что два мотора вы можете забрать прямо с вокзала.
Ладошников начал вытирать лицо полотенцем, забыв, что еще не умывался. Можно было подумать, будто ему предстояло немедленно ехать на вокзал.
- Сразу же забрать? - переспросил он. - Ишь какой любезный... С чего бы так? Должно быть, вынырнул с уловом?
- Да, - подтвердил я. - С потрясающим уловом... По-моему, это...
- Может быть, ты подождешь, - перебил Ганьшин, - пока человек умоется после работы...
Ладошников взглянул на перепачканное полотенце, расхохотался и пошел на кухню. Вернулся он в свежей вышитой косоворотке, с мокрыми, зачесанными назад волосами и, как я сразу увидел, в очень хорошем настроении. Его настроение можно было всегда определить по глазам. Обычно спрятанные, они были теперь широко открыты. Мне нравился их цвет: то темно-серый, то, в минуты увлечения или радости, темно-голубой. Сейчас они поголубели.
- Ну, Бережков, - произнес он, - чем же сегодня вас удивил Бархатный Кот?
Я сказал:
- Михаил Михайлович, мы тут с Сергеем чуть не подрались. Целый день спорили насчет некоей ультрафантастической вещи...
- Насчет некоей ахинеи, - хладнокровно вставил Ганьшин.
- А вот мы сейчас об этом спросим! - Я подошел к Ладошникову и, подражая таинственной манере Подрайского, спросил: - Михаил Михайлович, что вы скажете о колесе...
Ладошников не дал мне закончить:
- ...о колесе? Диаметром в десять метров?
- Михаил Михайлович, вы знаете? Он вам говорил?
- Это колесико я сам ему подбросил.
- Ты? - воскликнул Ганьшин. - Почему же ты мне раньше ничего об этом не сказал?
- Э, я ему этих идей столько накидал, что... Значит, он ухватился за колесико? Хорошо... Теперь наконец от меня отстанет.
- И к тому же, - сказал я, - вы от него еще получите десять процентов будущего дивиденда за идею.
- Благодарю. За эти десять процентов он вытрясет из меня душу. Засадит за проект. А я этим заниматься не желаю. Мне хватит моего дела. К дьяволу его проценты! Конструктор должен быть свободным!
Конечно же свободным! В другое время я не преминул бы энергично поддержать эту потрясающую мысль, но в те минуты я видел перед собой лишь колесо.
- Михаил Михайлович, а оно пойдет?
- Почему же не пойдет? Великолепно пойдет... Нужно лишь иметь в виду...
Не прибегая к карандашу и бумаге, Ладошников удивительно наглядно, при помощи своих десяти пальцев, показал схему конструкции.
- Михаил Михайлович, а что, если... - Мой голос стал даже сиплым от волнения. - А что, если превратить его в амфибию? Понимаете, для этого мы сделаем колеса полыми. А задний каток будет свободно повисать в воде. Как по-вашему, это возможно?
- Вполне, Алеша. Молодец! Если вещь будет слишком тяжела, поставишь добавочные поплавки.
- Замечательно! - воскликнул я. - Может быть, мы их используем как цистерны погружения?
- Ого! Ты уже хочешь, чтобы амфибия плавала и под водой?
- Да! Будем брать водяной балласт и погружаться.
- С этим, Алеша, обожди... Не увлекайся.
Таким образом, поставив некоторые пределы моей разыгравшейся фантазии, Ладошников одобрил идею амфибии. Я торжествовал, а посрамленный Ганьшин обещал взяться за расчет.
В тот же вечер, придя домой, я раскрыл тетрадь, куда заносил заветные изречения и мысли, и записал: "Конструктор должен быть свободным" (Ладошников)". И поставил дату: "28 ноября 1915 года".