Эрих Гимпель - Шпион для Германии
Не торопясь, я стал есть, как учили. Как же избавиться от преследования? Как учили.
Оркестр сделал паузу. Несколько человек стали аплодировать. Оркестранты заиграли снова, на этот раз это была «Лунная серенада» — одна из любимых мною вещей. Я всегда испытывал слабость к романтической музыке. Однако сейчас было не до романтики. Голландец стал расплачиваться, между прочим, у того же официанта, который обслуживал и меня. Я подозвал его тоже.
Почему голландец не устроил тревогу? Какая же это была бы пикантная история для газет:
«Немецкий агент схвачен в ресторане!»
«Шпион в центре Нью-Йорка!»
«Нацисты тоже любят бифштекс!»
«Шпион был зачарован музыкой!»
«Голод стал его палачом!»
«Ешь не слишком много, так дольше проживешь!»
Голландец медленно поднимается из-за стола и проходит мимо меня буквально в двух шагах. На меня он не смотрит даже украдкой: в конце концов, мы прошли обучение в одной и той же агентурной школе. Он высокого роста, с широкими плечами, имеет бледный цвет лица и почти бесцветные глаза. Волосы его заметно поредели. Но это же Генри Лоутен, вне всякого сомнения!
Мне нужно было оставаться спокойным и не менять своего поведения. Не надо, чтобы меня прошиб пот. И пульс не должен учащаться. Но сердце-то агентурную школу не оканчивало…
Лоутен остановился около портье, о чем-то с ним заговорил. Судя по всему, о чем-то безобидном. Слева у входа находится телефонная будка. Но он проходит мимо нее. Я следую за ним в двух метрах. В это время на улице появляется патрульная машина нью-йоркской городской полиции, которая медленно к нам приближается. Голландцу достаточно поднять руку, и меня тут же схватят. Машина медленно, совсем медленно едет дальше. На повороте он идет налево, я — направо, как совсем незнакомые люди.
Обошлось!
Со мной ничего не случилось. Он все же меня узнал, но сделал вид, что не заметил. И сделал это сознательно. Почему, не знаю до сих пор. Возможно, он хотел оставить себе какой-то шанс на случай победы Германии. Или у него была назначена встреча, на которую он не хотел опаздывать. А может, не хотел иметь неприятностей с ФБР, которое водил за нос. В общем, он дал мне возможность уйти. Надолго ли только?..
* * *Три недели я занимался в Гамбурге морзянкой. По мнению моего руководителя Хайнца, «стучал» я слишком медленно. Надо было ускорить темп, и намного. В странной импортно-экспортной фирме на Менкебергштрассе я почти никого не встречал. В офисе компании велась обычная работа, я же являлся там, так сказать, частным учеником.
Незадолго до окончания своей радиоподготовки я передал трижды очень длинный текст, оставшийся для меня непонятным.
— Теперь у нас есть твой почерк, — сказал Хайнц.
— Что ты имеешь в виду?
— Каждый радист имеет свои особенности, — объяснил мне мой учитель. — Один делает паузы между группами знаков длиннее, чем следует, другой слишком быстро отбивает точки, а тире — несколько дольше, чем требуется. Манера каждого радиста — его «почерк» — записывается на пластинку. У нас имеются специалисты, которые могут сразу же определить, передавал ли радиограмму наш человек или кто-то другой вместо него.
Таким образом, сам того не зная, я, следуя общепринятой в таких случаях практике, отстучал образец своего «почерка». Подобные меры предосторожности принимались не зря. Статистика показывает, что более восьмидесяти процентов засланных за рубеж агентов были там арестованы. Почти во всех случаях противная сторона пыталась извлечь из этого выгоду. Захваченные передатчики продолжали действовать, посылая в эфир составленные спецслужбами противника тексты. В Германии они записывались и сравнивались с образцами на пластинках. Если «почерки» не совсем совпадали, делались соответствующие выводы…
Агентурная школа Гамбурга была разбросана по всему городу. Никто из занимавшихся в ней не видел других «учеников». После того как я овладел в совершенстве морзянкой, меня направили в радиоремонтную мастерскую, находившуюся неподалеку от площади, носившей тогда имя Адольфа Гитлера. Там я проходил практику по сборке передатчиков.
Затем занимался в шифровальном отделе на улице Баумваль. А у аптекаря на Родингсмаркт я учился тайнописи. Специальные чернила были изобретены самим преподавателем — дипломированным химиком, доктором наук. Он очень гордился своим открытием, которое, правда, вскоре было заменено препаратом, изготовленным на одном из предприятий концерна «И.Г. Фарбениндустри». Чернила эти были бесцветными. Писали ими зубочисткой, на кончик которой прикреплялся крошечный ватный комочек, чтобы не поцарапать бумагу. Текст проявлялся после проглаживания листа бумаги теплым утюгом.
В фотоотделе школы меня обучили микрофотосъемке, позволявшей размещать изображение целого листа какого-либо документа на малюсенькой фотопленке, которая вклеивалась, скажем, под почтовую марку обычного письма и спокойно пересекала границу. Трюк этот был, однако, через какой-то промежуток времени раскрыт ФБР.
Обучение мое в агентурной школе в Гамбурге продолжалось многие месяцы. По окончании ее меня отправили на несколько недель для практической работы на радиостанции в одну из военно-морских частей, за которой последовали и другие, где я также побывал в качестве практиканта.
Следующим пунктом моего назначения стало министерство авиации. Особый интерес уделялся там радарам. Мне показывали самолеты самых различных типов, которые я должен был запомнить.
Все люди, с которыми я сталкивался и которые довершали мою подготовку к предстоявшей работе за рубежом, были приучены держать язык за зубами. Они не спрашивали, откуда я и куда собираюсь направиться, да и вообще не задавали никаких вопросов. От них и я научился молчать.
Я не имел права делать какие-либо письменные заметки, зато память подвергалась систематическим тренировкам. В результате я смог удерживать в голове важные сведения, включая и код для шифровки радиограмм. Должен заметить в этой связи, что самой тяжелой задачей, с которой проходившему обучение агенту приходилось справляться, прилагая неимоверные усилия, было оттачивание памяти.
В Берлине я занимался стрельбой, боксом, джиу-джитсу и бегом. На Александерплац изучил такие «науки», как контрабанда, воровство, ложь, введение в заблуждение и тому подобное.
У комиссара берлинской уголовной полиции Краузе была особая методика обучения. Оказывается, существовала целая система отработанных приемов, чтобы не попасться в руки полиции или властей. Ежедневно он знакомил меня с ошибками, допускаемыми уголовниками и мошенниками. Как сейчас, помню некоего «медвежатника» Бенно. В нем было не менее ста пятидесяти килограммов веса. Имея полное, красное и добродушное лицо, он обладал способностью быстро обзаводиться друзьями.
