Александр Поповский - Пути, которые мы избираем
Странный ответ! Разве их работа не так уж важна?
— Я не совсем понимаю вас.
— Работа серьезная, не спорю, но умные врачи давно утверждали, что некие причины постороннего характера способны влиять на организм, изменять обмен веществ, работу кишечника, сердца. Случалось нередко, что мочеизнурение, желтуха, бронхиальная астма исчезали с переменой обстановки, окружающей больного. Происходило то, что мы называем угасанием или прекращением временной связи. Устранялось влияние неизвестного раздражителя, больного освобождали от невидимого врага. Из множества связей, образующихся в нашем мозгу, есть полезные и опасные для жизни. Любой предмет или явление в сочетании со случайным страданием может искусственно восстанавливать его, стать» незримым бичом организма…
Интимный разговор
Своеобразны и сложны пути физиолога, сложны его взаимоотношения с клиникой. Есть строгий неписаный закон: опыты вначале должны быть проведены на животном, и лишь добытое в эксперименте может быть проверено на человеке. Бывает иначе: наблюдения врача у постели больного увлекают физиолога, он обнаруживает у животного то, что не удалось открыть у человека. С помощницей Быкова Анной Риккль случилось нечто такое, что в практике физиологии почти не встречается. Она долгое время не знала, как вывести наружу кишечную петлю без ущерба для жизни собаки, и уразумела это в больничной палате.
Изучение временных связей на выведенной наружу кишечной петле упорно ей не давалось. Не помогала тщательность операций — оперированные животные погибали. Прошел год, полтора в напряженных опытах, и безрезультатно. Как в дни неудач, в пору первых исканий она шла за поддержкой к Быкову. Удрученная, она являлась к нему, чтобы в пятнадцатый раз предложить новую методику опытов.
— Превосходно, превосходно! — подбадривал ученый помощницу. — Так бы и сделали.
Но, едва она успевала дойти до дверей, он ошеломлял ее неожиданным вопросом:
— Вы все рассчитали? Подумайте лучше.
Прежде чем она могла ему ответить, следовал вопрос, за этим другой, и от метода исследования ничего не оставалось. Надо было начинать вновь.
В другой раз он ей говорил:
— Думайте сами, я не хочу это делать за вас.
Девушка приходила в отчаяние. Ей казалось, что ученый холодно относится к ней, едва скрывает свое пренебрежение. Оно и понятно — она всегда была скверной помощницей.
Это было не так, сотрудница ошибалась. Профессор верил в нее, знал, что она справится и без его помощи. Не в его правилах мешать инициативе учеников, воспитывать слепых исполнителей. Пусть привыкают больше верить в себя. Он продолжает беспощадно отклонять ее планы, на робкое признание «не знаю» нелюбезно отвечать: «Не знаете — значит, не наблюдательны».
Однажды ученый сказал ей:
— Я нашел любопытного больного, он может быть вам полезен. Займитесь им, если хотите.
Несчастный случай воспроизвел на человеке ту самую операцию, которую ассистентка не сумела проделать на собаке. Прохожего на улице искалечило трамваем. Из незаживающей раны живота выпадала наружу петля толстой кишки. Можно было по ней наблюдать сокращения и ритм кишечника. Истинно павловская методика на человеке — окошко в глубь организма.
Риккль перекочевала из лаборатории в клинику. Исследование обещало быть интересным: в ее распоряжении — человек, разумный помощник в работе.
Между больным и сотрудницей установились добрые отношения. Наблюдения шли под звуки аппарата, ведущего учет сокращениям кишечной петли. Записи переносились с закопченной ленты на бумагу и превращались в диаграммы со скачущими кривыми. Из них ассистентка узнала, что одно только приготовление к кормлению больного действует на кишку возбуждающе. Она сокращается, как бы подготавливаясь к передвижению пищи. Обстановка и условия больничного питания образовали временную связь с двигательным механизмом кишечника.
Опытами заинтересовался и Быков. Он подолгу изучал больного, задавал ему вопросы и получал ответы на ленте, написанные движениями кишечной петли. Беседы носили такой примерно характер.
— Мне говорили, — спрашивал Быков, — что вы любите бульон. Верно ли это?
— Верно, — удивленный неожиданным вопросом, отвечал испытуемый.
— Хотите, вам сейчас его принесут?
— Можно, не возражаю.
Перо аппарата делало резкое движение, кишечная петля подтверждала готовность к еде.
— Вы будете есть навар из прекрасной индюшки. Вам сейчас накроют на стол.
Кривая на аппарате росла, сокращения кишки становились все резче.
— В вашем бульоне, — продолжал ученый, — будут и овощи. Свежие, вкусные овощи. Перед обедом мы предложила вам водку и селедочку. Вы любите, кажется, и то и другое?
Ответ организма последовал тотчас: перо аппарата высоко подскочило, вычерчивая гребень нарастающей волны. Речь Быкова вызывала немедленной импульс из мозга к кишечному тракту. Вновь подтвердилось высказывание Павлова: «Окружающий мир отражается в мозговой коре человека не только в красках, формах, звуках и т. д., но и символически — в виде мимики, жестов, речи и письменности. Одна из основных особенностей человека — это наличие у него специальных форм социальной сигнализации. Слово, раз связанное в мозгу с понятием предмета, служит для человека тем же, что звонок и метроном для лабораторного животного».
Временные связи исчезают, если их не подкреплять. Движения кишки у больного — ответ пищевого рефлекса, а речь ученого — условный его раздражитель. Что, если эту сигнализацию сделать бесплодной? Исчезнет ли временная связь?
Быков приступает к проверке своего предположения. Он обсуждает с больным вопросы вкуса и полезности пищи, но не кормит его. Аппарат запечатлевает перемену: гребень диаграммы падает, запись идет все ровней и ровней, пока петля кишки не обретает покой.
Так, искусное описание торжественного обеда на страницах романа оставляет нас спокойными и волнует запах стряпни, когда она готовится для нас.
Еще одну услугу оказал физиологам этот больной: его рана подсказала ассистентке методику опыта на лабораторном животном. Была разработана и сама операция. Один край кишки прирастили к отверстию живота, другой наглухо зашили. Получилось нечто вроде бутылки, торчащей горлышком наружу. Нервные и кровеносные пути были при этом сохранены, и отрезок жил как бы общей жизнью с пищеварительным трактом. Подобно маленькому желудочку, созданному Павловым, кишечник собаки разделили на две неравные части: большая служила организму, а меньшая — науке.
