Коллектив авторов - Любовные письма великих людей. Соотечественники
Н. И. Надеждин – Е. В. Сухово-Кобылиной
О, с какою гордостью, с каким упоением представляю я тебя моей нужной подругой!..
Я – царь на престоле с тобою!.. Знаешь ли, друг мой! Третьего дня вечером, когда я писал письмо к твоей матери, Константин, вследствие моей давнишней, в шутку сделанной просьбы, написал акростих к будущей моей жене, то есть к тебе теперь. Вот он:
На ней почиют вдохновения,
Алмазной цепью сплетены;
Дары благого Провидения
Ей в изобилии даны;
Жизнь с беззаботною улыбкой
Дает ей лучшие цветы,
И вьются, вьются цепью зыбкой
Над нею легкие мечты;
Алеет утро красоты!
Из заглавных букв выходит Надеждина (Елисавета!)… О, как этот портрет будет походить на оригинал, когда мы будем вполне счастливы!.. Константин славно угадал прекрасный идеал души моей… Да будет так!.. Это вдохновение юного, невинного младенчески сердца я признаю за пророчество.
Н. И. Надеждин – Е. В. Сухово-Кобылиной
Будь сама беспристрастным судьею. Кто был главным виновником этих ужасных катастроф, чрез которые переходила ты с опасностью своей драгоценной жизни? – Я! Мое присутствие было для тебя губительным ядом: оно не давало тебе ни минуты успокоения; оно перекидывало тебя беспрестанно то в небо, то в ад; оно истерзало всю твою душу!.. Увлекшись словами, вырывавшимися из души твоей без мысли, по собственному твоему признанию, я имел жестокость схватиться за эти слова, прояснить для тебя смысл их, оцветить обольстительною надеждою, превратить, наконец, в потребность… которая не может быть исполнена… которой не только исполнение – одно присутствие в душе твоей есть уже для тебя источник лютейших мук, семя ужаснейших страданий… Да! друг мой! теперь я понимаю, вижу, осязаю, что если б я осмелился воспользоваться твоею настоящею решимостью… я бы произнес твой смертный приговор – я бы убил тебя… В настоящую минуту соединение твое со мною не может принести тебе счастья… Зачем ты обманываешь себя? Зачем вымучиваешь из себя решение, исполнение которого будет твоею смертью… Я уже видел это из предыдущего твоего письма; последнее еще более вразумило меня… На каждой строке твоя решимость сопровождается смертным содроганием… Говоришь безусловно – и прибавляешь тысячу: а если… если… О! я понимаю смысл этих если; я был бы изверг, если бы не понял их… Сердце твое раздвоено… Будь искренна, друг мой! Признайся сама себе: твое решение кажется тебе преступлением… И я попущу тебе сделаться преступницей в собственных твоих глазах?.. Никогда! Клянусь тебе небом и адом!.. Лучше умрем вместе… Да! милый друг! Ты хочешь поступить против своей совести; это невозможно… я сам не допущу тебя… Одно только могло решить меня принять все твои жертвы: отречение от родных, от связей, от прежних привычек, от состояния, от мнения света, от всего твоего прошедшего и настоящего – одно, я говорю: уверенность, что соединение со мною даст тебе полное, невозмущаемое счастье – счастье, которое заменит тебе все, вознаградит тебя за все, одним собою наполнит, просветит, украсит всю жизнь твою… Мой долг, высокий, священный долг – даровать тебе это счастье… Но, милый ангел, – этой уверенности я не имею и не могу иметь… И теперь решимость твоя, еще не исполненная, сопровождается беспрестанными, неумолкающими угрызениями?.. Что ж будет по исполнении? Эти угрызения вопьются в твое сердце лютыми змеями; они не дадут ему отдохнуть и забыться на груди моей… Не будем украшать для себя будущность… Ты боишься проклятия, тогда как оно может упасть на тебя только в виде угрозы; что ж тогда, когда оно разразится над тобой всей своей тяжестью, по исполнении? А это может очень случиться!.. Я не думаю, чтоб отец твой умер с печали, хотя знаю, что он во сто раз чувствительнее твоей матери; но с ним может случиться естественным образом болезнь, может случиться все; что тогда будет с тобою? Ты сама умрешь на руках моих!.. Не правда ли?.. Итак, как же я могу, по совести, как честный и благородный человек, принять твою насильственную решимость, уже и теперь осуждаемую твоею совестью?.. Ангел мой! Я люблю тебя всем бытием моим… и эта-то самая любовь заставляет меня… о! ужасно! ужасно! заставляет отказаться от тебя – на время!!!…Пускай это время будет для тебя самой временем испытания… Теперь в тебе борются два чувства; а в борьбе нет и не может быть счастья… Не верь этим минутам порывов, когда любовь достигает в тебе до насильственного напряжения и, по-видимому, торжествует над долгом… Дай свободу сразиться этим двум чувствам в тишине… Пусть одно из них победит – и победит прочно!.. Я не думаю, не могу – не хочу думать, чтобы твоя любовь могла уступить… Это невозможно… Но дай же мне увериться, что эта любовь наполняет всю твою душу – без исключения, без разделения, без всяких условий!.. Тогда совесть моя будет покойна; тогда я уверюсь, что твое счастье невозможно без меня, что я один могу составить твое блаженство на земле – и составлю!.. Тогда, милый друг мой, ничто меня не удержит; я растопчу в прах все препятствия; и мы – хоть минуту – но будем вместе!.. Вместе – о, какое божественное слово! сколько в нем упоительного, невыразимого блаженства!
И. П. Галахов
(1809–1849)
…я хотел сказать вам только, что много люблю вас… что мне недостает вас, что без вас меняется цвет вещей, что я тоскую по вам, Мария…
Галахов Иван Павлович, сверстник и приятель Герцена, Огарева, Грановского, характерный тип человека сороковых годов XIX в., любил Марию Львовну Огареву – жену своего друга. Разгар их романа пришелся на лето 1841 г., начавшегося за границей и длившегося около трех лет.
Галахов долгое время склонял Марию Львовну бросить своего мужа, имевшего на то время крупное состояние. Сам же Иван Павлович не отличался высоким доходом, скорее жил весьма стесненно. Как признается сам Галахов в одном из своих писем: «Я хоть немножко стою вас и так смешон. А так хочется быть с вами много-много, долго-долго!»
И. П. Галахов – М. Л. Огаревой
(18 июля 1841 года)
Моя милая, добрая, увлекательная Мария, как мне грустно быть вдали от вас! Я твержу вам об этом со дня отъезда. Мне кажется, что разлука с вами еще ни разу не мучила меня так. Обнимаю ваши колени. Вы выказали мне столько привязанности, внимания и интимности, что эта роскошь сделалась для меня необходимостью и что я принужден отказаться от нее. Но зачем же удаляться, почему не оставаться вместе?.. Гм! – потому что ко всему примешивается противоречие, и потому что я не могу выносить его ежедневно, не подвигаюсь ни в ту, ни в другую сторону. Иногда я испытываю то сожаление – долгое, хотя длящееся миг, – которое чувствует, может быть, изгнанник, когда перед ним убегает его родная страна, а он вынужден искать новое отечество. Вы, столь хрупкая, столь юная, то шаловливая, веселая, то грустная или унылая, – вы могли бы быть для меня стойкой опорой: человек обеспечен во всем, когда удовлетворена его главная потребность. Между тем нужно уйти, нужно искать других симпатий, новых интересов и связей, когда вовсе этого не хочется, когда хотелось бы только продолжения старых. Вы не скажете, что это сделка с самим собою или пустые бредни, – вы поймете, что, по крайней мере, для одной стороны, это – невозможность и справедливость, и вместе жертва. Но сколько боли во всем этом!
