Аркадий Кудря - Кустодиев
Он уже втянулся в работу, пишет пейзажные этюды и, на пару с Вольницким, — портретный этюд княжны Гуриели в роскошном грузинском костюме. Через месяц, в середине июня, Борис вместе с Михаилом Тычининым и Александром Вольницким едет по приглашению Вольницкого в местечко Сурам, где стоит военный гарнизон. Из палатки, где ночуют двоюродные братья, виден главный становой хребет. Работать можно было бы много, сообщает Борис матери, но мешает погода: идут дожди. И все же он пишет этюд полюбившейся ему старинной полуразвалившейся крепости.
В конце июня Борис возвращается домой, в Астрахань, а начало августа застает его в Самаре, куда он приезжает по просьбе дяди, Степана Лукича, решившего навестить здешнюю родню.
Самара — вероятно, потому, что Борис находится в обществе дяди и вынужден терпеть его капризы (да и нет возможностей как следует осмотреть город) — показалась юному художнику малопривлекательной, и, покидая ее через неделю, он замечает: «Скучища здесь была невообразимая, и я очень рад, что сегодня мы оставляем этот малосимпатичный город, мне он очень не понравился…»[50]
Из Самары дяде, несмотря на неважное самочувствие, захотелось заехать в Харьков, навестить старых друзей, а оттуда направились в Севастополь, и этот город покоряет Бориса с первого взгляда. 22 августа на пароходе «Цесаревич Георгий» прибыли в Ялту и остановились в гостинице «Центральная».
Дядя, как и предписали ему врачи, лечится здесь виноградом и ежедневными обтираниями морской водой. А племянник изнывает от тоски, даже работать карандашом и кистью нет желания. В очередном послании матери он признается: «Я бы теперь и 10 Ялт и столько же Черных морей променял бы на Астрахань… я думаю, что у меня и душа-то по природе астраханка»[51].
Курортная Ялта и фланирующие по набережной богато разодетые дамы вызывают у академиста, вынужденного считать каждый рубль и даже каждую копейку, чувство социального протеста: «Ни одну даму я здесь не видел два дня подряд в одном и том же платье. Бриллиантов целое море, так и сверкают в саду и на набережной, днем и ночью. Я думаю, что на один подобный костюм смело можно было бы прожить целый год в Петербурге, не отказывая себе ни в чем. Да! Роскошь здесь так и бьет в глаза и еще больше заставляет чувствовать себя чужим всему этому и одиноким…»[52]
Мать в ответных письмах сообщает последние новости. Одна из главных — Миша Тычинин, у которого Борис гостил на Кавказе в начале лета, в августе уехал в Царицын на смотрины сосватанной ему невесты да там скоропостижно и женился. «Молодые прямо из Царицына отправились на Батум… Значит, судьба ждала его в Царицыне…»[53]
Уже и сентябрь на исходе, и, понимая, что племяннику пора возвращаться на учебу в Петербург, Степан Лукич выписывает ему на смену другую сиделку — сестру Бориса, Сашу Кастальскую. Дождавшись ее приезда, Борис на следующий день отправляется пароходом в Севастополь, а оттуда, курьерским поездом, — в Петербург.
После южных краев Северная столица показалась особенно неприветливой. «Вот я и опять в финском болоте, — шутливо вздыхает Борис в письме Кате от 27 сентября, — опять хожу по слякоти в резиновом плаще, старательно укутавшись в сию хламиду от дождя»[54].
Муж сестры Саши, Василий Александрович Кастальский, к тому времени тоже обосновался в Петербурге, решив оставить духовную службу в Астрахани и испытать себя на гражданском поприще. С согласия дяди и, вероятно, на его деньги Василий Александрович снял новую квартиру недалеко от Академии художеств. Само собой, в ней предусмотрена комната и для Бориса.
Жить временно приходится по-спартански. «Сплю я пока в Васиной комнате на его теплом подряснике и на чем— то еще в высшей степени блиноподобном, — пишет Борис сестре Кате. — Я думаю, что кровать не нужно будет покупать, в моей комнате стоит большой Сашин сундук, и его можно превратить в ложе».
Одна беда, продолжает Борис, что для работы комната его не годится: слишком темная, да и стены покрашены в ужасный цвет. И потому, до лучших времен, работает он в дядиной комнате и в столовой.
В том же письме он упоминает, что с поступившим годом раньше в Академию художеств Горюшкиным-Сорокопудовым, с которым вместе занимались в кружке Власова, отношения не сложились. Тот недавно женился, но «… жену Сорокопудова я еще не видал и как живут они, не знаю, меня они к себе не приглашают»[55].
Учеба в академии идет своим рутинным чередом. Готовясь к экзамену по анатомии, Кустодиев, как и его коллеги, тренирует руку и память, зарисовывая скелеты. И вдруг — неожиданный праздник: в Академии художеств открывается выставка скандинавских художников, и первые ее посетители с восторгом сообщают друг другу имя поразившего их на выставке шведа Андерса Цорна. Восхищен его искусством, особенно портретным мастерством, и Борис Кустодиев.
Между тем из переписки с сестрой Катей открылось, что в августе, еще до отъезда тетки с сыном в Царицын, она успела погостить у них в Озургетах и, как и Борис, познакомилась с молодым офицером Александром Вольницким. В середине ноября Катя пишет брату: «Ты напрасно думаешь, что Александр Карлович забыл нас, по крайней мере он не забыл меня: я получила от него уже два письма и ответила на них… Зовет весной в Озургеты…»[56]
И мать, Екатерина Прохоровна, подтверждает зародившиеся между ними сердечные отношения: «…на днях Катя получила письмо от Вольницкого, и такое жалостное, что без слез читать не было возможности. Пишет из Тифлиса, дома еще не был, т. к. два месяца был в походе, а последнее время преследовал с своей дружиной разбойников в горах и вот опять едет в Озургеты»[57].
Из письма матери очевидно, что сестра Бориса произвела на Вольницкого немалое впечатление, а вот как относится к молодому офицеру сама «Котя» — так называла Екатерина Прохоровна младшую дочь, — не вполне было ясно.
В начале нового, 1898 года Борис узнает от Кати, что Александр Карлович просит ее руки и сердца и что это письмо «нас поразило». Незамедлительно он пишет ответное письмо. На первой его странице изображен шаловливый Амур с колчаном стрел. Одна из пущенных им стрел поразила два сердца.
Поскольку Катя сообщила о своих чувствах весьма сумбурно, Борис считает необходимым помочь сестре определить ее отношение к жениху. Заодно высказывает собственное мнение о нем: «Ты все пишешь таким тоном, как будто дело идет не о тебе, а о ком-то другом. “Я удивляюсь, пишешь ты, что Миша, видя невесту каких-нибудь 3–4 дня, женится, а теперь и со мной выходит то же самое, человека я видала на счет 5 раз и узнать, конечно, не могла”. Вот этого я не понимаю; пишешь, что “выходит” то же самое, т. е. выходит как будто благодаря участию какого-то рока, а не тебя лично, как будто ты здесь играешь пассивную роль… Если же ты его любишь (ты об этом не пишешь), тогда все становится ясным. Тогда, — да пошлет Бог вам счастья, да настоящего счастья. Он приедет осенью в Астрахань, и вы можете больше узнать друг друга. Лично мне он нравится, человек он лучше многих других…»
