Владислав Бахревский - Виктор Васнецов
– Не знаешь?! – хватил себя по ляжкам владыко.
– Не знаю.
– Не слыхивал?
– Не слыхивал.
– А что вы слыхивали? «Вере Павловне хотелось донести до того, чтобы прибыль делилась поровну между всеми. До этого дошли только в половине третьего года…» Что смотришь? Мы тоже почитывали, но не обмерли от восторга.
Владыко, совершенно сердитый, тянет Красинского за собой.
– Не огорчайтесь, – говорит тот семинаристу. – Я знаю «Слово», потому что переводил его на мой родной язык. Если вам будет интересно, приходите за книгой.
Так вот взял, да и пришел, к архиепископу-то! Ох, судьба!
Ведать не ведал семинарист Васнецов, что уже на той же неделе быть ему в архиерейских покоях, быть по делу срочному и необычайному.
Прибежал в семинарию взмыленный архиерейский служка.
– Васнецов! Собирай скорей все, что ты намалевал, и галопом к самому. Он требует!
Сердце в пятки ушло: за что хотят выволочку устроить? Брал рисунки, какие краше, благолепнее. А служка над душой стоит, охает:
– Живей ты, бога ради! Он никакого промедления не терпит. Страсть ведь как суров.
До архиерейских покоев рысью шпарили. На крыльце служка Васнецова за руку ухватил.
– Теперича отдышись. Рожа-то вон красная. Вот гребешок, волосенки-то расчеши. Ну, вздохни еще разок, и с богом!
Прихожая. Икона Спаса Нерукотворного. Лестница на второй этаж. Служка распахивает дверь.
– Вот он! Вот он, Васнецов! – восклицает архиепископ и сам идет ему навстречу. – Ну, показывай, показывай!
Вроде бы голос не страшный, не гневливый, но куда положить рисунки?
– Кладите прямо на пол! – Васнецов вскидывает глаза: молодое и какое-то особенное лицо. Незнакомец ободряюще улыбается. Васнецов быстро раскладывает на полу рисунки.
– Михаил Францевич, вам карты в руки! – обращается к молодому господину архиепископ.
Тот ловко нагибается, поднимает один рисунок, другой, третий.
– Вы взяли то, что более всего закончено, а мне было бы интересно посмотреть все ваши работы! – Это он говорит оторопевшему семинаристу. Шел на убой, а вроде бы убиением не пахнет.
– Выразительные рисунки, – говорит Адам Красинский. – А вот этот печальный ангел, обведенный темным контуром, думаю, надолго в памяти останется. Что ты нам скажешь, Эльвиро?
Молодой господин, которого назвали сначала Михаилом Францевичем, а теперь Эльвиро, переложил рисунки из правой руки в левую, правую же подал семинаристу.
– Хочу пожать вам руку, будущий мой коллега и сподвижник.
– Так, значит, есть толк в нашем студиозусе?! – восклицает архиепископ. – А мне тоже нравится.
– Лепо, владыко! Лепо! – Это уже запели келейники и священники, и все подошли поздравить семинариста, похлопать по плечу, улыбнуться.
– Мне поручают расписать новый храм! – объяснил ничего не понимающему рисовальщику господин с непривычным лицом. – Без помощников это невозможно.
Впрочем, нам пора познакомиться: художник Эльвиро Андриолли.
– Васнецов, – назвал себя Васнецов.
– Для художника звучит неплохо – Васнецов.
– Так ведь и Пушкин звучит, – улыбнулся Адам Красинский. – Какой-нибудь Ружьев, Саблев, Мушкетов – не звучит, а когда произносишь «Пушкин» – о пушках уже и не вспоминаешь.
– С богом, Васнецов! С богом! – воскликнул радостно архиепископ.
– Подойди под благословение! – шепнули Васнецову услужливо.
Подошел, благословился.
– Завтра я вас жду в храме, – сказал Андриолли, – и, пожалуйста, возьмите все свои рисунки, даже наброски. Они-то меня более всего интересуют.
– Мне ваше лицо знакомо, – сказал виленский архиепископ, тоже подходя к Васнецову. – Вы показывали нам свистульки.
– Да, – потупил глаза Васнецов.
– Что же вы за книгой не пришли?
– Духу не набрался, ваше высокопреосвященство.
– А вы набирайтесь. Художнику много нужно духа. Как никому, пожалуй. Думаю, что «Слово о полку Игореве» вам этого духа прибавит. Совершенно особенное произведение.
Вышел из архиерейского дома – в глазах радужные точки плывут.
– Чай не больно поругали-то? – спросил служка, участливо заглядывая семинаристу в глаза.
– Да нет, не поругали.
– Ну и слава богу! – перекрестил его служка. – Не поругали, и слава богу!
Набраться духу – дело совсем непростое, понедельник не выходил из головы до самого понедельника. Но все оказалось и просто, и сердечно.
Адам Красинский вышел к нему с прекрасным изданием «Слова».
– Скажите, вам не странно видеть это: ссыльный поляк, католик, в сане – занят переводом книги народа, у которого он, хоть и в почетном, но – плену.
Васнецов сдвинул брови. Таких вопросов ему никогда еще не задавали.
– Не смущайтесь. Я отвечу сам. «Слово о полку Игореве» – великая книга. Если культуру представить себе цветущим лугом, то этот цветок – не один из множества, но достояние луга. Он – прекрасен. Через него я пришел к любви. Я люблю русский народ, не испытывая никаких симпатий к вашему, оно и наше – увы! – самодержавию. Но слава богу! Правительство и народ – не одно и то же. Вы это позже поймете.
– Нет, не пойму, – сказал Васнецов, от волнения глухо, прервавшимся голосом.
Архиепископ улыбнулся.
– Вы удивительно честный юноша. Вера в единство – счастливая вера. Редко кто живет с нераздвоенной душою.
– Верующему человеку всегда покойно.
– Покойно ли? – Архиепископ дотронулся до креста на груди.
Удивленным уходил семинарист от архиепископа. Целый день велено заниматься делом, к которому душа лежит. До сих-то пор рисовал, сам себя стыдясь, отнимал время от занятий.
Но скоро, очень скоро пришло иное понятие про художество. Горбом понял, что это за труд. Ох как сводит затекшие мышцы на спине, как быстро немеет рука: мешки и те легче таскать, чем за кисточку день-деньской держаться. Не труд – каторга.
Да только просыпался с радостью, шел в собор с песенкой в сердце. Счастливой бабочкой себя ощущал.
Однако усталость накапливалась, и Андриолли отпустил его на месяц в Рябово, освежить тело и душу.
Дом полон, а без матери все пуст. Виктор целую неделю промаялся этой пустотою. Куда ни поворотись – мамино. Кресло, клубок шерсти со спицами, ложка, шкатулка, зонт, туфли!.. Все вещи на месте, целы, ухожены, а ее нет.
Глазам вдруг открылось, как обветшало все: и дом, и отец, и само Рябово. В этом обветшании он увидел указующий перст. Рябово – само детство. Оно отбаливает в нем, отходит прочь, оставляет наедине с жизнью. Как мышонок, душа попискивала, но он знал – прошлое изжито почти уже до самого конца, скоро он уйдет отсюда… Не думать бы про все это – не спросясь в голову лезет.
На счастье, ребята рябовские с лошадьми собрались в ночное. Напросился с ними.
