Павел Огурцов - Конспект
По вечерам — тихие игры, чтение, рисование — кому что нравится. Мне нравилось рисовать. Посмотрев на что-либо и отведя глаза, я продолжаю видеть то, на что смотрел, а, взглянув на бумагу, вижу то же на бумаге, и могу это быстро и похоже нарисовать. Для меня это как игра. Но больше любил фантазировать, рисуя цветными карандашами. «Посмотрите» — сказала одна воспитательница другой, показывая мой рисунок, и та воскликнула: «Господи, какая буйная фантазия!» А на моих фантазиях нет ничего из окружающего мира, только сочетания линий и красок. Очень хорошо рисовал мальчик Митя Медведев — черным, тонко очиненным карандашом, лаконично и похоже. Теперь, когда мне попадаются прекрасные иллюстрации известного графика Д. Медведева, думаю: не он ли? К нам стал приезжать учитель рисования. Группа, с которой он занимался, была небольшая: Митя, еще два мальчика, одна девочка и я. Посмотрев мои рисунки цветными карандашами, учитель рисования сказал, что мне рано этим заниматься, надо сначала научиться основам рисунка. Я добросовестно выполнял все его задания и указания, но в свободное время рисовал что и как хотел. Иногда воспитательница говорила мне:
— Петя, ты все время рисуешь, а надо еще и читать. Вот возьми почитай интересную книгу.
А я и читал охотно.
Учили танцевать вальс, польку, мазурку и краковяк. Танцевал я с удовольствием. Пары — постоянные. Моя партнерша — Сима, но я ее не помню. Вообще, из всех детей помню только Митю Медведева. Был и хор, петь в нем мне было интересно, я старался, но вскоре меня отпустили на волю.
Как одевали и кормили — не помню, но не помню и случая, чтобы чувствовал себя голодным.
Иногда по воскресеньям меня проведывала мама, я спрашивал ее о Гореловых и Юровских, она раньше отвечала, что в Харькове их нет, а потом сказала, что мне надо о них забыть и поменять фамилию. Придумала и новую — Марат. Я заплакал, а потом рассердился и закричал:
— Не буду менять фамилию!
— Тише, тише!
— Не буду менять фамилию ни на какую!
Тише, тише, не кричи. Не хочешь — не меняй, никто тебя не заставляет. Подрастешь — сам поймешь, что надо поменять. Я хотел еще раз крикнуть «Не поменяю», но ошибся и закричал:
— Не подрасту!
Мама засмеялась, я убежал и спрятался. Больше я о Гореловых и Юровских не спрашивал, а мама ни о них, ни о перемене фамилии не заговаривала.
Когда умер Ленин, нас повезли в Харьков. Сильный мороз, толпы, костры на площадях. Походили, замерзли и поехали домой.
Два раза возили в театр, и оба раза мы получили огромное удовольствие: от балета «Конек-горбунок» в оперном, и от «Тома Сойера» в театре на Екатеринославской.
Грешно было бы жаловаться на условия жизни. И все равно хотелось убежать, иногда — очень хотелось. Из окон спальни видна Холодная гора с церковью на вершине. Представлял, как доберусь до Харькова. А дальше? К маме — и в мыслях не было: понимал, что там я чужой, лишний. Никогда не просил ее, чтобы она взяла меня к себе на день, и она об этом не заговаривала. К Кропилиным? Но мама привезла меня от них, и они — ничего... К Гореловым и Юровским? Но где они? Бежать в Ростов? Поймают и все равно отправят в детский дом. Оставались мечты перед сном, и все они начинались так: «Вот приедет папа...»
Знаю, что из детского дома меня забирала мама. Но как это было, как ехали в Харьков — ничего не помню. Вижу себя уже у Кропилиных и слышу разговор о том, что меня надо проводить на Сирохинскую. Горячо убеждаю, что провожать не надо, дорогу знаю и дойду сам.
Вера говорит бонне:
— Вы идете гулять с детьми, вот и проводите Петю — он дорогу знает.
Солнечно, тепло, на деревьях почки. Поворачиваем на Сирохинскую, увидел домик Юровских и побежал. Сзади что-то кричит бонна. Быстрей, быстрей. Открыл калитку, закрыл калитку. Пошел медленно-медленно. Со звонким лаем навстречу бежит собачонка, за ней появляются люди.
— А где папа?
— А папа скоро придет. Очнулся на чьей-то кровати — оказывается, я потерял сознание.
8.
С Юровскими со дня их женитьбы жила мать Сергея Сергеевича Евгения Ираклиевна, но когда Юровские уехали из Харькова, она осталась. После декрета о возвращении владельцам национализированных домов в Харьков приехал Сергей Сергеевич. Дом ему вернули, но часть его была занята жильцами, и в распоряжении Юровских остались три комнаты, из них — две маленькие, и полутемная кухня-передняя с окном и дверью на застекленную веранду. Многоквартирные доходные дома не возвращали, и когда Сергей Сергеевич в конце 23-го года забрал Лизу и Гореловых, все они поселились на Сирохинской.
Сергей Сергеевич — старший сын, у него были два брата: средний — Михаил и младший – Алексей, оба, как и Сергей, юристы. Михаил с женой эмигрировал, Алексея зарубили махновцы. Мой отец, переезжая из Турции в Болгарию, на базаре в Стамбуле встретил Михаила Сергеевича, которого, найдя обеспеченного покровителя, оставила жена. Встретившись, они не расставались, вместе бедствовали, скитались, батрачили, а когда была объявлена амнистия эмигрантам, вместе вернулись. Отплыли из Болгарии в октябре 23-го года, а приехали в Харьков в марте 24-го. Рассказов о жизни на пароходе ни от отца, ни от других я не слышал, только раз, когда по радио раздалось пение «Интернационала», папа сказал, что каждое утро их выстраивали на палубе со словами команды: «Шапки долой!» и вслед — «Петь “Интернационал"».
Сергей Сергеевич был юрисконсультом в Уполнаркомпочтеле и получал по тому времени большой оклад — 180 рублей. Галя работала статистиком в ЦСУ. Папа, бывший солдат Деникинской армии и белоэмигрант, да еще при массовой безработице, с трудом устроился сторожем, и я носил ему обед на Университетскую улицу в какой-то дом вблизи закрытого Покровского монастыря. Семья большая, денег не хватало, и на доме висела вывеска «Белье. Мережка». Заказов с улицы почти не было, шили белье для модного магазина Жака. Жака раз у нас видел — маленький, смуглый, вертлявый. Про магазин Жака в городе пели неприличные частушки.
Сергей Сергеевич из магазинов на извозчике привозил «штуки» — рулоны материи и коробки с кружевами – и отвозил готовые изделия Жаку. Лиза кроила, шили на машинах, как у нас говорили — строчили, Лиза, Сережа, Галя и папа — кто не занят, тот и строчит. Швейные машины — ножные, одна — в столовой, вторая — «зигзаг» (говорили — прострочить на зигзагу) — в комнате Юровских.
Жили тесно. Из кухни-передней дверь вела в узкую проходную комнату. В ее дальней части за занавеской стояли кровати стариков Гореловых, а в ближней, проходной части, — кровать Гали. Дальше — относительно большая столовая с отгороженным ширмой углом Евгении Ираклиевны. За столовой — самая маленькая комната Лизы и Сережи. Папа спал на раскладушке в столовой. Где-то неподалеку жил Михаил Сергеевич. Первое время я ходил ночевать к Кропилиным. Деда Коля утром спрашивает меня:
