Ареф Минеев - Пять лет на острове Врангеля
Шутками и смехом сопровождается эта почти нечеловеческая по темпам работа. Все прекрасно понимают, что успех рейса решает уголь.
На берегу у самой воды лежит большой бунт оленьих шкур. В нем лежат связанные большими пачками толстые оленьи постели, их больше 600 штук. Тут же вперемежку легкие пушистые пыжики, — им предстоит превратиться на острове в меховые рубахи, кухлянки и брюки.
Северное небо почти все время закрыто мрачными тучами, только иногда в щель раздвинувшихся туч ударят острия солнечных лучей, и все на земле засмеется, заискрится и заиграет. Но миг, и опять сумрачно, набегает частый гость, туман, и плачет небо мелкими осенними слезами. Мокнут будущие спальные мешки, брюки, кухлянки. Пока идет погрузка угля, шкурье грузить нельзя, иначе все оно будет черно от угольной пыли. Нужно укрыть шкурье; промокшее неизбежно пропадет. Добыл брезенты, и с помощью чукчей шкурье было укрыто.
В бухте Лаврентия встретился с председателем чукотского райисполкома Пономаревым. Меня интересовали олени, заказанные для острова еще из Владивостока по телеграфу.
— Хорошо, что я встретил вас, товарищ Пономарев. Как олени?
— Какие олени? — на его лице видно было изумление.
— Разве вы не получили мою телеграмму, в которой я просил приготовить десяток живых оленей для острова?
— Забыл, товарищ Минеев, совсем забыл. Как же, получил, да дела столько, что замотался совсем и забыл.
— Так… Значит оленей нет?
— Нет, олени есть.
— Вот это хорошо. Куда только девать их на судне?
— Постой, постой, олени-то есть, да нет их тут, в тундре они.
— Так надо пригнать их, только и делов.
— Сразу видно, что ты тут новый человек, вишь какой скорый. Дело-то видишь в чем, товарищ Минеев, — купить у чукчей живых оленей очень трудно, почти невозможно, не продадут они, да еще если узнают, что не на убой, а на вывоз на остров, ни за что не продадут.
— О каких же ты оленях говоришь?
— У рика есть свое стадо. Голов триста. Вот из них я и решил тебе выделить десятку. Загодя давать распоряжение я не стал, чтобы зря не гонять животину. Потом навалилась куча дел — я и забыл дать распоряжение. А теперь уж поздно.
— Почему?
— Далеко. Не поспеют они, а ждать вы, поди, не будете?
— Куда там ждать! Жаль, очень жаль. Я поэтому и мясного скота не взял, что на оленей рассчитывал.
Сено, взятое еще из Владивостока, выгрузили на берег.
На море шторм. Крупная волна идет в бухту, бьет суда борт о борт. Снимаемся с якорей и уходим отстаиваться в бухту. Досадно, погрузка закончена, можно бы выходить, но приходится ждать. Штормовать в море с такой перегрузкой и массой палубного груза опасно, многое можно растерять. Как только спадет ветер, выходим в море.
Остался последний этап, но самый серьезный и трудный. Для нас он был совершенно неизведанным. Что мы встретим за проливом, дойдем ли до цели или, может быть, вмерзнем надолго и будем нестись, влекомые льдами? Кто может сказать что-либо о капризах движения льда, послушного тайным течениям и дикой свирепости полярных ветров?
Зимовка во льдах нас не страшила, мы ведь приготовились засесть на острове на три года. Нас страшило больше всего то обстоятельство, что, не добившись цели, мы вынуждены будем возвратиться на материк.
Но эти мысли приходили изредка.
Глава III
У ЦЕЛИ
Рев гудка разбудил меня. Я вскочил с койки, быстро оделся и выбежал на палубу. Почти весь август мы толкались во льдах, среди дикого нагромождения торосов. Справа по борту, к северу от судна, все время торчал хорошо видимый скалистый остров Геральд, а остров Врангеля — наша цель — иногда чуть угадывался свинцовотемной массой, растянувшейся на горизонте прямо по носу. К ночи 28 августа мы все еще были в виду острова Геральд, только теперь он был уже к юго-востоку от нас. Остров Врангеля был близко, но темнота остановила судно, так как глубины были неизвестны и идти во льдах было опасно.
«Литке» стоял в виду земли, это была северная сторона острова. Вдалеке виднелась узкая темная полоса берега, а за ним чуть угадывалась серебристая полоса воды и дальше темнел массив земли, замыкавшийся призрачной гребенкой гор.
Небо было чисто. Низко висящее над водою солнце плавало в каком-то странном тумане, напоминавшем мглу во время больших лесных пожаров, оно было тускло, и на него можно было смотреть без боязни ослепнуть.
Рябь, поднимаемая небольшим ветерком с земли, темнила море.
Я поднялся на мостик и в большой бинокль старался рассмотреть подробности пейзажа. На узкой полосе земли поднимались какие-то небольшие правильной формы конуса. Это был плавник[15], сложенный людьми. Только это и говорило о присутствии человека на этой земле. В остальном — ни малейших признаков жизни — ни животной, ни растительной.
Берег произвел на меня невеселое впечатление. Низкий, почти без рельефа, только вдали чуть намечались горы, да слева по борту, на восток от судна, припал к воде, как затаившийся зверь, беловатый массив мыса Уэринг. Больше ничто не закрывало горизонта, если не считать скалу Геральда.
Цель была достигнута. Но надо было найти колонию, расположенную в юго-восточной части острова, в бухте Роджерса.
Мощная струя пара еще раз разорвала тишину, на баке выбирали якорь, судно, плавно развернувшись, пошло к восточному берегу. Уэринг становился выше, а потом сразу открылась панорама высокого скалистого берега. Шли кромкой льда, расталкивая редкие льдины. Мористее лежали поля сплошного льда, а к берегу была чистая вода, до самой земли. Шли медленно, постоянно щупая дно. За мысом Гавайи берег понизился, но был обрывист, а за ним лежали крутые увалы. Опять появилась узкая коса, отделившая от моря участок воды, — это и была бухта Роджерса, к которой мы стремились.
Невдалеке от берега против входа в бухту стали на якоря. Было раннее утро, и Константин Александрович, щадя сон людей на берегу, гудков не давал.
Я, вооружившись большой зрительной трубой, стоял на мостике и внимательно рассматривал берег. На палубе было все население корабля. Стоял гомон голосов, обсуждавших события последних часов, строивших разные предположения касательно чувств и настроений колонистов в момент, когда они увидят судно на рейде. Кинооператор Радзиховский, шедший на «Литке», резво бегал со своей тяжелой треногой, расталкивал людей, просил посторониться и беспрестанно крутил ручку аппарата, запечатлевая на пленку унылый, безжизненный ландшафт бухты Роджерса.
У самой воды желтел небольшой, словно коробок спичек, домик, крытый железом, а позади него на вершине холма виднелся склад. Внизу, на галечном берегу, виднелись микроскопические шалаши и палатки. Люди, как видно, крепко спали. Только иногда доносилось взлаивание пса.
