Алекс Гой - Всем спасибо
На роль жертвы был избран Саша. Ему же принадлежала идея сдирания кожи с ягодиц. Он вообще оказался изобретательным малым, с одной лишь оговоркой — все изобретения категорически относились к его заднице. К тому же Саша очень талантливо орал. Когда мы попросили его покричать так, как будто его пытают, Саша выдал такой запредельный тенор, что модели в пищеблоке заледенели душой и выронили сосиски. Это был хит. Мы входили во вкус.
В итоге ролик выстроился следующим образом. Саша, одетый молодым солдатиком, бодро шагает через садоводство с сигаретой в зубах, наслаждаясь морозным воздухом и одиночеством вне казармы. Внезапно из кустов выпрыгивают трое, и начинают, без всяких вербальных прелюдий, его мудохать. Саша орет и изображает страдание.
В этот момент я сделал свой первый шаг по пути режиссуры. Мне приходилось сдерживать творчески настроенных парней от натурального избиения по системе Станиславского, периодически переключая их с одного на другое. «Так, стоп! Вы его уже пять минут в живот бьете. У него уже нет живота. Давайте уже по морде!» И так далее.
Наконец ребята хватают Сашу под белы рученьки, и волокут безвольное тело в логово основного разврата, где мы переходим… снова к избиениям.
В этом заключалась наша основная ошибка. Весь ролик Сашиного героя метелили, как провинившегося салагу. А это не совсем то, что нужно дрочеру. Акцент рэйпа делается на унижениях, от которых жертва страдает. Это вовсе не обязательно боль физическая. Жертву бьют лишь в тех случаях, когда она проявляет остатки своей человечности, и начинает бороться за свободу — пытается убежать или начинает защищаться. Это важно. А иначе — зачем бить, если жертва и так пассивна? Поэтому в сценарий часто включаются кадры наполненных беспомощным ужасом глаз жертвы. Особенно часто это встречается в финале, намекая на продолжение пыток даже после окончания ролика. Дрочеру дают простор для фантазии. Много позже, поняв это, я снимал ролики, в которых насильник вообще не прикасался к жертве, кроме как в перчатках, старательно избегая любого контакта с вызывающим у него омерзение телом. Такие ролики рождали в зрителе психологический ужас и пользовались огромным спросом. О них я расскажу позже.
Итак, в уютной домашней обстановке, устав от бесконечных побоев, ребята переходят к изощренным методам. «Сейчас мы состругаем твое очёчко!». Жертва пытается умолить насильников, но они неумолимы, и рубанок начинает полосовать многострадальную задницу. Саша, млея от актерского приступа, заходится в заставляющем дрожать стекла вопле. Кровища из пакетика заливает его ягодицы и промежность в таком количестве, которого нет даже в пяти по настоящему обструганных задницах. В это время в рот ему пихают вялый член. Саша начинает мусолить его с явной неохотой, за что и получает по физиономии. Яс камерой бегу снимать окровавленный зад, куда в этот момент тоже якобы вставляют хуй, покуда Саша набирает в рот ванильного кровезаменителя. Вернув камеру в «оральный» ракурс, я уже вижу вполне окровавленный минет. Все логично и аутентично.
Аппетит приходит во время еды, и мы решаем помочиться на жертву. Саша против, но искусство требует жертв и бутафории. Спрятав тонкие инсулиновые шприцы под члены, парни выдавливают их на окровавленный Сашин зад и страдальческое лицо.
Что дальше? Нас вдохновляет весело потрескивающая печка. Раскаленная до белых углей палка, с рычанием «поджарим его вонючее очко!», с размаху «вонзается» в Сашин зад. Это был апогей крика. Эдвард Мунк, заслышав его, наверняка бросился бы писать очередной шедевр. Естественно, палка не достигла Саши на добрых два-три сантиметра, но ракурс съемки был выбран очень удачно. Дым, ор, гоготание насильников…
Несмотря на обилие смазки, должное предотвратить возможные ожоги, Сашиным булкам было жарко. Он большой молодец. Может статься, вы этого не поймете, но, несмотря на странность снимаемого контента, ребята были настоящими актерами. Они чувствовали это, и готовы были приносить творчеству ощутимые жертвы терпения и лояльности. Это тоже стало для меня открытием. Мы были не просто олухами, снимающими еблю. Мы были режиссерами, актерами, сценаристами. Мы болели этим и получали от этого огромное удовольствие, подчас творя невообразимые вещи, от которых впадали в ступор даже повидавшие виды заказчики.
Мы возвращались абсолютно вымотанными, но бесконечно довольными сделанным. Передо мною маячил ряд вопросов — монтаж, дальнейшая организация процесса, да и понравится ли материал заказчику? Но все затмевалось тем почином, «блином», получившимся отнюдь не комом, который был сотворен малыми силами без всякой опытной базы. Я понимал это, и понимание будоражило меня почище любого кокаина.
Несмотря на мордобой, превалирующий над унижениями, Nightmare был доволен. Особо он выделил раскаленную палку в заднице.
От этого сюжета он обильно писал кипятком и относительно дальнейшего сотрудничества был настроен оптимистично, если можно так сказать о таком, в целом замкнутом человеке, как Nightmare.
Я получил своего первого, очень лояльного, клиента.
МихаилМиша стал моей первой моделью, которую я от начала и до конца самостоятельно нашел и привлек к совместной работе. Это случилось как раз в описываемые времена, когда мой раскручивающийся бизнес не требовал огромного количества моделей, и для их поиска не нужно было обращаться к агентам.
Поисковой базой стал всем известный сайт знакомств, где я разместил нехитрое и честное объявление, нечто вроде: «Ты гей и хочешь заработать? Пиши!». На него и откликнулся Миша.
Мы встретились с ним в каком-то ресторанчике, где я объяснил ему суть дела. Миша тут же спросил, а ты в теме? Я искренне не понял. Оказалось, что Миша имел ввиду — не гей ли я, намекая на то, что, мол, может мы обсудим дела, а потом потрахаемся? Я впал в легкий ступор, и сразу же постарался ненавязчиво расставить приоритеты и вехи в наших отношениях. У меня были опасения, основанные на стереотипах по отношению к будущим моим гей-моделям. Как человек здравомыслящий, я складывал их на дальнюю полку сознания, перемотав прочным скотчем самоиронии. Однако картины в стиле, почему-то, Босха, периодически резко вставали перед моими глазами — толпа веселых голых гомосеков тащит мою выпучившую глаза персону со съемочной площадки в укромный уголок.
Миша оказался абсолютно вменяемым в этом направлении. Работа, значит — работа. Тем более, что там найдется кого на елде повертеть.
Миша, на тот момент мужчина лет сорока — сорока пяти, скромного телосложения, не обладающий никакими бросающимися в глаза особенностями, и внешне абсолютно не отвечающий стереотипу «гей».
![Вальтер Шелленберг - Мемуары [Лабиринт]](/uploads/posts/books/239359/239359.jpg)
