Ольга Кучкина - Любовь и жизнь как сестры
– Вы испытывали счастье?
– Муку. Тяжелейшую. Ходила с камнем на душе. Все было безысходно. Изредка я звонила, просила сказать несколько слов по какому-нибудь поводу, я работала в «Последних известиях», две-три минуты – весь формат. Он говорил. Я уходила. Никаких объяснений, естественно. Близился его день рожденья, и я пришла к своему начальнику попросить дать мне возможность сделать очерк о нем как о композиторе. Я знала, что он страдает от недооценки этой стороны его творчества. Начальник говорит: это не от меня зависит. В итоге я попала к тому, от кого зависело, и сделала передачу. Была большая почта, я ее послала Светланову со своей приписочкой. Все письма Лариса Ивановна ему отдала, а мою приписочку нет. Ну нет так нет. Было лето, я уехала в Крым, а вернувшись, узнала, что он лежит в больнице, врачи сказали, что либо умрет, либо, если выздоровеет, больше не сможет дирижировать. Дело в том, что при обследовании ему проткнули пищевод в двух местах, одну дырку зашили, а во второй образовался свищ, который никак не заживал. Он пролежал с полгода. Конечно, я не могла там появиться, но я все узнавала через того же моего друга или через кого-то – в этом случае делала вид, что интересуюсь, как интересуются слухами и сплетнями. А однажды прихожу по делу в филармонию и вижу: навстречу Светланов, в каком-то элегантном костюме, и глаза как-то особенно блестят. Я не знала, что они так блестят, когда он выпьет. Это он уже вышел из больницы, и вдруг он начинает мне жаловаться, что так стремился выкарабкаться, а оказалось, никому не нужен, оркестр уехал на гастроли, работы нет. Я стала его утешать. Кто-то появился, отвлек его, я отошла в досаде. А после все-таки спустилась вниз, куда он с кем-то пошел, и опять на него наткнулась. Мы еще постояли, поговорили, может, ему были приятны мои утешения. И вдруг он предлагает: а не хотите вместе поужинать?
– Что с вами было?
– Радость такая внутри!.. А раньше между нами вот что произошло. Во время одного интервью зашел разговор о рыбалке, он же был страстный рыбак, а я тоже рыбачка, и довольно серьезная, и он пошел, вытащил откуда-то японскую удочку дивной красы и – подарил мне. Когда я вернулась на работу с этой удочкой, мужики обступили: продай да продай. Знали бы… И я захотела, в свою очередь, сделать ему подарок. Я знала, что его любимый герой Дон Кихот. А я дружила с человеком, у которого тесть работал на «Мультфильме», и он, по моей просьбе, сделал медную фигурку Дон Кихота, только вместо Россинанта тот сидит на дирижерской палочке. Довольно двусмысленно, но мило. Светланов рассмеялся, фигурку взял, но потом я ее никогда не видела. В общем, мы договорились встретиться после моей работы. Я шла и не верила, что увижу его. Думаю: или не сможет, или забудет, не придет. Он пришел. Мы поехали в «Минск», но там ресторан оказался закрыт, я предложила поехать в маленький ресторанчик напротив дома, где жила моя мама, я слышала, там хорошо готовят. Тоже не центр. Я понимала, что Светланову нужно такое место, где его никто не увидит, но все равно кто-то увидел, закричал: Евгений Федорович, а вы что тут делаете?.. Мы, правда, вкусно поели, разговаривали умные разговоры, нашли много общего. А на следующий день он приехал ко мне домой в Давыдково, где я жила в пятиэтажке без лифта, и остался на всю ночь. Но первое, что сказал, что так устал, что не может любить. Мне было все равно, настолько я его любила, и хотела, и знала, что и мертвого подниму. Утром он встал передо мной на колени и сказал: что бы дальше ни было, я этого никогда не забуду.
– А дальше все было хорошо?
– Какой там! Плохо. Марк, мой друг, сказал: Нина, у них в семье такие скандалы!.. Он уезжал на гастроли, по возвращении звонил, приезжал, ночевал. И вот гастроль в Югославии, и он оттуда звонит и говорит со мной каким-то странным тоном. И Марк мне рассказывает, что Лариса Ивановна поехала туда и они помирились. Из Югославии он уже ко мне не приехал, и больше, как говорится, ни звонка, ни записочки.
– Как же вы?
– Я жить не могла. Пошла на репетицию, где он дирижировал, взять интервью у композитора, а за секунду до того, как он закончил, встала и оказалась рядом с ним по дороге в комнату, где они отдыхают. Спросила: что случилось? Он нервно перебирает какие-то бумажки на столе и говорит, что они действительно помирились с Ларисой Ивановной и что пока мы не можем встречаться. Я поняла, что все кончено. Вышла, села где-то на приступочке, плакать не могу, чтобы никто не увидел, и идти не могу. Дома выпила целую бутылку коньяка. Было ужасно. Я еще ходила на какие-то его репетиции, брала интервью у композиторов, сидела с ними в зале, смеялась, меня обнимали за плечи. Он иногда поглядывал удивленно, но, в общем, ему было все равно. Однажды только столкнулись лоб в лоб, и он вдруг сказал: а вы сильная или живете без проблем. Я ответила: у всех есть проблемы, вопрос в том, показывать это или нет. Так продолжалось год и три месяца. А через год и три месяца приехали друзья из Литвы, привезли водку «Паланга», копчености, мы вместе проводили время, я таскалась со своим магнитофоном на интервью, а ящики эти тяжелые были, вы же помните, и вот, усталая, думаю: куда ехать – домой в Давыдково или завезти ящик на работу. Решила завезти. Была пятница, часов девять вечера, никого. Собралась уходить – звонок. Он. Говорит: ты не удивлена, что я позвонил? Говорю: нет. Он говорит: а что если я к тебе приеду? Я говорю: приезжай. Он говорит: сейчас поздно, я завтра приеду. Я говорю: приезжай завтра. А уже на выходе – новый звонок. Он говорит: нечего ждать завтра, я сейчас приеду. Я схватила такси, еле успела что-то прибрать, он приехал – и больше уже никогда не уехал.
– Почему же он оставил вас на год и три месяца и почему пришел, вы как-то объяснялись на эту тему?
– Как раз, я думаю, причина в том, что мы никогда не объяснялись, я не требовала никаких объяснений, мужчины этого не любят. Я принимала все как есть, любя его больше себя.
– И Лариса Ивановна так запросто его отпустила?
– Все говорили, что Евгений Федорович ушел из семьи, но никто же не знал, куда и к кому. А когда узнали – на моей работе скандал, Лариса Ивановна приходила, подруг присылала, Евгений Федорович запретил мне открывать дверь, ой, такое было…
– Развода не давала?
– В конце концов дала довольно легко. Он же ушел, ничего не взяв. Как-то заехал, когда ее не было, забрал костюмы и ноты. Мы попросили только рояль, все остальное Евгений Федорович оставил ей. Я не хотела за него замуж. Я хотела только, чтобы мы были вместе, чтобы я любила его, а он меня. Но были гастроли, а это же советское время, нас селили в гостинице отдельно, еще всякие проблемы. Он хотел, чтобы я ушла с работы. Я сказала: как же я буду жить без работы и в каком качестве, если ты настаиваешь, давай так – сегодня мы женимся, завтра я ухожу с работы. Ровно это я и сделала. А мой друг Отар Тактакишвили так устроил, что не надо было ждать три месяца, как полагалось, но для этого мы должны были лететь в Тбилиси. И мы полетели и в Тбилиси расписались. А дальше – эти 25 лет, когда я ему была всем: женой, любовницей, другом, мамкой, нянькой, администратором, медсестрой. А он был всем для меня. Вот мы живем, нас впечатляют какие-то вещи, артисты, художники, их работы. Но главное-то не эти впечатления. А люди. Они уходят, и мир становится пустым. И ничего больше не интересно в этом мире.
