Николай Черкашин - Белая карта
- Не беспокойтесь, господа! - Бросает он грустную и ласковую улыбку встречающим его офицерам. - Я сам… Я сам…
Вельбот ощутимо проседает под его тяжестью. Шабля снимает парадную треуголку и осеняет себя крестным знамением.
- С Богом! - Командует он.
Первый же взмах шести длинных весел выносит вельбот на добрую сажень от трапа, затем вторую, третью… И р-раз, и-два… Остроносое суденышко набирает скорость под дружные удары отборных гребцов-молодцов - гордости старшего офицера. Мичман Колчак, заглядевшись на красивую греблю, быстро спохватывается:
- Горнист! Захождение!
Печально-певучий медный глас величаво плывет над рейдом, будто крейсер прощается со своим повелителем.
После того, как гребцы зашабашили веслами у борта адмиральского броненосца, жизнь на крейсере снова вернулась в рабочую колею. Вахтенный офицер в должном порядке распорядился отправкой гребного катера с брезентами, чехлами, матами, ведрами и щетками на песчаный пляж.
- Матвиенко! - Крикнул Колчак старшине шлюпки. - Набери песочка -мелкого - сам знаешь для чего.
Матвиенко знал - для командирского кота, чтоб он утоп, прохвост гадливый! Сколько ж из-за него, подлеца, палубу перелопачивать приходилось. Шабля не прощал и малейшего пятнышка на палубе. В несвежей сорочке мог выйти на люди, но палуба на «Рюрике» всегда отливала ровной матовой поверхностью в цвет яичного желтка.
- Ваше благородие, разрешите обратиться? - за спиной мичмана стоял с поднятой к уху ладонью баталер Прошин.
- Обращайся. - Весело откликнулся Колчак.
- Так что насчет провизии, дозвольте спросить. Будет ли шестерка на берег?
Мичман чуть не хлопнул себя по лбу: Боже, какой верблюд! Про песочек для кота вспомнил, а про провизию… Ведь старшой просил непременно пораньше, а сейчас уже - страшно на часы глянуть - одиннадцатый час!
Вполголоса - вахтенному:
- Свистать на шестерку, артельщиков и буфетчиков наверх - к левому трапу.
Авось, староф не заметит. Но вахтенный унтер-офицер после посвиста дудки, как нарочно, заорал с дурацким рвением:
- Ар-р-ртельщики, буфетчики, ходи к левому тр-р-рапу!
«Ну, что ж ты так орешь?!» - Поморщился мичман. Но было уже поздно. Старший офицер быстро зашагал к нему.
- Александр Васильевич, что это значит? Ты только сейчас посылаешь шестерку?
- Виноват, Николай Александрович! Упустил из виду…
- Упускают бабы белье в проруби!… - Острая бородка старшего офицера задрожала от негодования. Он резко перешел на «вы»:
- Не так уж много я вам поручал, чтобы забывать элементарные вещи! Это не прихоть и не каприз: сейчас они попадут в обеденный перерыв и будут шляться по городу. А потом пойдут толки, что у меня распущены люди. Понимаете, не у вас, и не у командира, а у меня, старшего офицера?!
От дальнейшего разноса Колчака спасает возглас сигнальщика:
- Вашесокродь, командир отвалили от адмирала!
Надо немедленно отзываться, надо править службу, как бы не снедал его гневным взглядом староф.
- Горнист - наверх! - Горестным голосом командует мичман. - Четверо фалрепных - на правую!
Хорошо Матисену, его вахта проходит под сенью ночи. Можно даже закурить в рубке, пряча огонек папиросы. А тут все утро в режиме чеховской Каштанки.
Вельбот несется, красиво рассекая волну. Белые усы под форштевнем взметаются вместе с шестью белыми всплесками ударяющих в воду весел. Гребцы откидывались почти навзничь, и в этот же момент вспыхивало облако брызг над разбитым гребнем. И-эх! Навались! И снова - назад вровень с бортом. Играет с ветром синекрестный флаг. Во всем мире нет красивее гребли, чем на русских капитанских вельботах. Школа!
Снова затянул протяжную величальную песнь горнист - захождение! Командир заходит. Замерли фалрепные на трапе, готовые в любую секунду подхватить командира, если гульнет под вельботом волна. Но Шабля тигром вспрыгивает на нижнюю площадку. От утреннего благодушия не осталось и тени. И староф, и вахтенный начальник вытянулись в струнку, ожидая бури. Мичман Колчак первым предстает перед гневливым начальником.
- Господин капитан 1 ранга, на крейсере Его Величества «Рюрик» вахту править наряжен мичман Колчак!
Обычно Шабля не дослушивает рапорта, отделываясь старческим «Не беспокойтесь!». На сей раз он внимательно выслушивает ритуальную фразу и разглядывает вахтенного начальника так, будто видит его впервые. Не отнимая руки от козырька фуражки, Колчак делает уставной шаг влево.
- Очень плохо, что на крейсере Его Величества болтается за кормой овечий хвост!
И не вымолвив больше ни слова, тяжело переваливаясь, командир скрывается в дверях рубки.
Мичман Колчак застыл в оцепенении: неужели свисает пустой конец?
- Командуйте «отбой»! - Шипит старший офицер. - Чего вы ждете?
- Горнист, исполнительный!
Коротко вскрикнул горн, и Колчак опрометью бросается на ют. Но старший боцман, слышавший замечание командира, - это его позор! - опережает вахтенного начальника. Он же тычет кулаком под ребро дневального на бакштове, забывшего втащить конец, когда провизионная шестерка отвалила из-под кормы к левому трапу. Более позорного «гаффа» на вахте, чем конец, свисающий с кормы боевого корабля, придумать трудно. Колчак, кляня судьбину, и ставя в душе крест на морской карьере, возвращается на шкафут совершенно убитый. Однако, жалкий шут, говорит он себе, должен доиграть свою роль до последней уставной точки. Слава Богу, не сняли с вахты! Тогда только закрыться в каюте и револьвер к виску.
- На палубе прибраться! - А за четверть часа до полудня долгожданная всеми команда:
- Пробу подать!
Старший кок в накрахмаленном колпаке и белоснежном фартуке шествует в чинном сопровождении старшего боцмана на шканцы. В руках серьезного до скорби кока-сверхсрочника - надраенный пуще солнечного сияния медный поднос, на нем ломоть ржаного хлеба, солонка и миска наваристого флотского борща с торчащим из темно-красной гущи шматком мяса при мозговом мосле. По докладу с вахты к ним выходят старший офицер и командир. Все, кто на палубе, замирают по стойке «смирно», дабы ничем не нарушить священнодействие. Командир берет с салфетки ложку, зачерпывает гущу и безбоязненно отправляет ее под рыжеватые усы - борщ в миске нагрет до той кондиции, когда снимающему пробу нет нужды дуть в ложку, а тем паче втягивать воздух на обожженный язык. Все предусмотрено, как и мозговая кость, торчащая посреди миски.
- Дозвольте ложечку, ваше высокоблагородие! - Заботливо воркует старший боцман и ловко выбивает в нее сгусток костного мозга - любимого лакомства Шабли. Никитюк перехватывает благодарный взгляд мичмана Колчака: спасибо, братец, умаслил дракона по первому разряду! Теперь злосчастный «овечий хвост» будет, наверняка, забыт.
