Федор Орлов - Месть «Голубой двойки»
Много, постоянно помогали мне майор Кузнецов и комиссар эскадрильи Петр Семенович Чернов. Они учили меня быть внимательным к людям, быть во всем примером для подчиненных, уметь к каждому находить подход. Для молодого командира отряда это было делом нелегким. Ведь люди не оловянные солдатики. Все они чем-то отличны друг от друга, у каждого свой характер, свои особенности. Если взять только по национальности, и то в отряде можно было насчитать представителей более двадцати народов. Лишь в одном моем комсомольском экипаже кого только не было: я — чуваш, правый летчик Джапаридзе — грузин, штурман Качусов — русский, радист Бутенко — украинец, механик Резван — белорус, стрелок Бухтияров — мордвин. А вскоре Джапаридзе перевели в другой экипаж, правым летчиком назначили марийца Филиппа Зубанова, с которым потом вместе летали на финском фронте.
Когда на Карельском перешейке завязались жаркие бои, наши летчики один за другим начали писать рапорты с просьбой послать на фронт. Но приказа об отправке не было. Командиру полка Филиппову все чаще приходилось прибегать к угрозе дисциплинарного взыскания, если не прекратятся эти настойчивые просьбы. Рвался на фронт и Гастелло. Мы теперь служили в разных эскадрильях, но по-прежнему виделись часто. Возвращаясь как-то домой, я упросил его походатайствовать за меня, если пошлют на фронт первую эскадрилью, где Николай был заместителем командира. И, действительно, вскоре меня прикомандировали к составу первой эскадрильи: Гастелло выполнил свое обещание «замолвить словечко».
Мы улетели на фронт.
…Суровые зимние дни. Частые метели, снегопады. Термометр нередко показывает 45–50 градусов ниже нуля. Словом, метеорологические условия самые неблагоприятные для полетов. А обстановка на фронте требовала активного участия авиации. Линию Маннергейма, построенную по последнему слову техники, белофинны считали непреодолимой. Многочисленные доты и дзоты, хорошо замаскированные в лесах, укрытые снегами, обрушивали на наши наземные войска ливень пуль и снарядов. Авиация вместе с артиллерией наносила по долговременным огневым точкам врага удар за ударом. Мы сбрасывали свой смертоносный груз по коммуникациям противника, узлам сопротивления и укрепленным районам. По всему было видно, что идет подготовка к решающему штурму линии Маннергейма. Черный финский гранит, железобетон и сталь — ничто не выдерживало массированных ударов нашей авиации.
Один из очередных боевых вылетов. Перед нами поставлена задача разбомбить крупный железнодорожный узел далеко за линией фронта. Корабли идут в колонне звеньев: впереди звено Парамонова, затем — Гастелло, а дальше — Маслова. Погода сегодня ясная, морозная. Недалеко от линии фронта к нам присоединяются истребители прикрытия. Уже видны Выборг и весь выборгский залив. Пока все спокойно. Но проходят минуты, и мы попадаем в зону сильного зенитного огня. Значит, близка наша цель — узловая станция Лаппекарда, откуда фронт снабжается техникой и живой силой. Зенитчики бьют остервенело, повсюду навешены сероватые шапки дыма, я слышу, как то и дело вокруг самолета с сухим треском разрываются снаряды, чувствую запах гари. Вот уже первое звено сбрасывает бомбы. Молодец штурман эскадрильи Козлов — «гостинцы» наши упали точно в цель, прямо по железнодорожному узлу. Маневрируя, выходим из зоны зенитного огня. Теперь — надо быть наготове, теперь жди вражеских истребителей, смотри в оба, чтобы не застали они тебя врасплох. Нервы взвинчены до предела, руки крепче сжимают штурвал и теснее подводят корабль к ведущему. На соседних самолетах в турелях вращаются стрелки, на лицах у них маски от мороза. Но им теперь и без них жарко, это я чувствую по себе. Стрелок ведущего экипажа из пулемета дает длинную очередь вверх — предупреждает, что подходят истребители противника, указывает их направление. Вижу их и я, они быстро приближаются, но близко подойти не осмеливаются, идут на параллельных курсах. Между тем откуда-то сзади стремительно появляется другой вражеский «бульдог» и выпускает одну за другой длинные пулеметные очереди по отставшему ведомому третьего звена — экипажу Карепова. Самолет задымился и отстал от строя еще больше, стрелкам других экипажей прикрыть его огнем стало уже невозможно. Теперь нападают на корабль сразу три «фоккера». Охваченный пламенем, самолет Карепова падает на территорию врага…
Мы вернулись на свой аэродром, успешно выполнив задание, но настроение у всех было подавленное. Конечно, война есть война, без потерь она не бывает, но в этом случае их можно было избежать, если бы… Если бы истребители сопровождения вовремя заметили подкрадывающегося врага и прикрыли отставший самолет, если бы сам летчик не отстал от строя.
— Все мы видели, — говорил Николай Гастелло на разборе полетов, — как наши стрелки открыли согласованный огонь и не дали вражеским истребителям приблизиться. Отрыв от строя одного самолета привел к тяжелой потере. Пусть это будет для всех нас горьким уроком, еще раз каждого заставит задуматься, что боевой порядок следует строго сохранять в полете от начала до конца, быть предельно осмотрительным. Будем же всегда помнить об этом, никогда не допустим ни малейшей недисциплинированности и достойно отомстим врагу за наших погибших товарищей.
Мы продолжали наносить удары. На картах уже были проложены маршруты на Хельсинки, но, к нашему величайшему огорчению, там была плохая погода, и эскадрилья вылетела бомбить морские порты и батареи береговой обороны.
Позже, когда мой экипаж по заданию прилетел под Ленинград, и я встретил здесь знакомого по летней школе Валю Корыстова, узнал, что в тот день наша авиация все-таки бомбила Хельсинки. Корыстов служил в полку скоростных бомбардировщиков, имел уже много боевых вылетов. Ночью, лежа рядом с ним в общежитии, я слушал его волнующий рассказ о славных боевых делах летчиков полка, который с первого же дня войны участвовал в боях.
Полковник Владимир Варденович Нанейшвили, мастер точных ударов по дзотам, несмотря на плохую погоду, сплошную низкую облачность, повел шесть своих звеньев в район Хельсинки. Бомбардировщики пронеслись над городом чуть ли не задевая за крыши, оставляя за собой фонтаны огня и взрывов, бомбы сыпались на поезда с боеприпасами, платформы, на железнодорожные пути. Летчиков не мог остановить и заградительный огонь зениток, хотя после приземления на некоторых самолетах насчитывали до полсотни пробоин. Финское белогвардейское правительство вынуждено было переехать из Хельсинки в Вазу.
Корыстов же рассказал мне о героической смерти комиссара полка Койныша. Это случилось под Выборгом. От прямого попадания снаряда самолет комиссара загорелся. Койныш скольжением сумел сбить пламя, но все же вынужден был приземлиться на территории противника, в трех километрах от передовой. Финны сразу открыли огонь, экипаж отстреливался. Когда у стрелка-радиста кончились в пулемете патроны, комиссар приказал ему идти к линии фронта. Стрелок пополз по глубокому снегу, но вражеские пули настигли его. Кончились патроны и у штурмана Корнилова, комиссар и ему приказал попытаться пробиться к своим, а сам остался у самолета, решив защищаться до конца. Он был трижды ранен. Когда наша пехота пошла в наступление, бойцы нашли трех боевых товарищей героического экипажа. Их хоронили в Сестрорецке. Погода стояла нелетная, но летчики, отдавая последний долг погибшим друзьям, пронеслись на своих стальных птицах над похоронной процессией и, когда первые комья мерзлой земли упали на крышки гробов, обрушили на головы врагов десятки полутонных бомб. Гигантское зарево взрывов осветило почерневшие снежные просторы у Выборга, в воздух взлетели нефтесклады, военные заводы.
