Владимир Шморгун - Красный сокол
Перед первым выпуском военлетов из Луганской авиашколы в родной город приехал Народный комиссар военных дел Ворошилов. Побывал он и на учебном полигоне. Весь личный состав, в том числе и первые выпускники, выстроились на летном поле. Впереди двух бипланов, выведенных на старт, застыла в летных комбинезонах и кожаных шлемах шеренга выпускников.
Ворошилов подъехал к взлетной полосе вместе с каким-то ладно скроенным летчиком в кожанке, с изящной планшеткой на бедре. Начальник школы доложил: «Товарищ Народный комиссар! Личный состав Луганской школы военных пилотов выстроен для показательных полетов выпускников истребительной авиации».
— Здравствуйте, товарищи курсанты! — повернулся лицом к строю нарком.
— Здравия желаем, товарищ народный комиссар! — не совсем дружно прозвучало в ответ из сотен крепких молодых глоток.
— Благодарю за службу в рядах доблестной Красной Армии!
— Ура-а-а! — пронеслось по шеренгам.
— Кормят вас хорошо? — не удовлетворился обычным поздравлением высокий гость. — Какую кашу ели сегодня?
— Кукурузу! Хорошо-о! — опять не в лад загудели курсанты.
— Что-то они у вас хромают на глотку, — досадливо бросил герой Гражданской войны в сторону начальника училища, застывшего каменным изваянием от ужаса разнобойного «ура». — Посмотрим, на что они способны там, — ткнул пальцем вверх дотошный комиссар. — Покажите мне самого хулиганистого выпускника. Кто больше всех имеет взысканий.
— Курсант Федоров! Выйти из строя! — рявкнул встрепенувшийся начальник.
Правофланговый из маленькой группы выпускников шагнул вперед, гордо выдохнул: «Я!» Ворошилов подошел ближе, с интересом уставился на высокого стройного учлета с затаенной усмешкой в глазах, настороженно устремленных на всемогущего военачальника, одним росчерком пера превратившего захолустный аэроклуб во вторую по стране школу военных летчиков. Не верилось матерому служаке, чтобы такой красивый ладный летчик, стоящий правофланговым в строю, был самым недисциплинированным. «Что ж тогда ждать от остальных?» — грустно подумал народный комиссар и сердито начал распекать, как ему показалось, баловня школы, зачисленного по блату на государственное довольствие.
— Сколько имеешь взысканий? — построжало доброе лицо старого служаки.
— Не знаю, — сверкнул зрачками военлет.
— А сколько благодарностей в послужной карте?
— Не знаю, — смущаясь своим незнанием, вымолвил летчик.
— Ты что, неграмотный? Ну, сколько? Две, три? — показал на пальцах озадаченный «фельдмаршал» советской эпохи.
— Да, нет. Больше. Пальцев не хватит на руках, товарищ нарком, — овладев собой, смело ответил военлет.
Сбитый с толку нарком недовольно обернулся к начальнику школы: — Покажите мне самого дисциплинированного воспитанника.
— Курсант Шагало! Выйти из строя!
— Я, — выступил вперед валковатый круглолицый парень с бегающими глазками.
— Сколько взысканий имеешь?
— Нисколько, товарищ нарком! — бодро отрапортовал Шатило, прозванный однокашниками «шатуном» за медвежью походку и страсть к еде «про запас».
— А поощрений? — не унимался пытливый исследователь дисциплинарных показателей.
— Ни одного, — менее жизнерадостно доложил самый дисциплинированный воспитанник.
— Ты что, дубина стоеросовая, не летаешь? — не удержал своих грубых инспекторских эмоций бывший слесарь Луганского паровозостроительного завода, и шеренги застывших курсантов, жадно ловивших каждое слово наркома, качнулись от сдержанного хохота.
— Ну, дела! Ну, чудеса! Ни дать, ни взять — хоть святых выноси, — внезапно расслабился нарком. — Занятно. На что вы способны в воздухе? Валерий Павлович, — обратился нарком к рядом стоящему крепышу в кожаных доспехах. — Возьмите на карандаш все плюсы и минусы летной выучки этих… кукурузников. Давай, вира их, товарищ Горев.
И через какую-то минуту-другую прозвучала команда: «Первое звено! По машинам!» Тройка выпускников с правого фланга оторвалась от строя и побежала к аэропланам. Старший инструктор по пилотажу и главный штурман авиашколы надели шлемофоны. Через некоторое время Василий Андреевич по радио дал приказ: «Третий! Мотор!»
Самолеты один за другим выруливали на взлетную полосу, Ворошилов обсуждал с начальником школы проблему пополнения самолетного парка более совершенными конструкциями учебных машин, изредка бросая взгляд на взлетающие приземляющиеся самолеты. Вскоре дошла очередь и до правофлангового, самого «недисциплинированного» летуна.
— Первый! Мотор! — услышал приготовившийся к полету Федоров и включил экспериментальный радиопередатчик, встроенный штурманом в кабину.
Нажав на стартер, запустил двигатель. Прибавив газу, резво выскочил на старт и остановился как вкопанный перед желтой линией разгона, плавно набирая обороты винта. Услышав от разводящего отрывистое «Пошел!», до отказа утопил педаль газа и рванул с места, как застоявшийся жеребец.
Ворошилов невольно оглянулся на трубно взревевший аппарат, хотел что-то сказать, но только махнул рукой, мысленно возвращаясь к прерванному разговору.
А «Первый» за эти секунды стремительно удалялся от стана наблюдателей и скучающих курсантов. Пробежав половину взлетной полосы, самолет круто взмыл в небо и на вираже плавно ушел в зенит. Перевернулся вверх колесами и сорвался в пике. У самой земли выпрямился горизонтально и промчался с бешеной скоростью так низко над головами начальства, что оно вынуждено было машинально схватиться руками за головные уборы, чтоб не унесло их вихрем вслед за бипланом.
Начальник училища, цепенея от страха, глянул в лицо наркома, пытаясь предугадать реакцию высокого гостя на дерзкий выпад выпускника из показательной программы, не предусматривающей элементы высшего пилотажа. Но Климент Ефремович не выказал никакого беспокойства, любуясь летчиком, улетающим на глубоком вираже снова в зенит. Человек в кожанке с восхищением показал большой палец штурману, и тот, сосредоточенный на чем-то своем, снял свои наушники и передал их, как многие уже догадались, доверенному лицу Ворошилова. Негласный представитель наркома военных дел легко и просто настроил опытный радиоприемник, удерживая его на руках. В наушниках четко прослушивался голос парящего в небе пилота:
Белокрылая чайка кружит надо мной.
Легкокрылая чайка, я помолвлен с тобой.
Не разлучит нас море поднебесных широт,
Если крылья в моторе обретает пилот.
— Прекрасно! Раз поет, значит, небом живет, — осветилось лицо авиатора, по всему видно, высокого класса. — А все же предупредите остальных: без выкрутас! — сменил улыбку на более серьезный настрой лица загадочный спец из околоправительственных кругов, передавая радиопередатчик в руки штурмана. — А то какой-нибудь дурак вздумает, чего доброго, снять с Климента Ефремовича наркомовский картуз.
