Алексей Мишагин-Скрыдлов - Россия белая, Россия красная. 1903-1927
Должен сказать, что вечер завершился без происшествий. Никто никогда так и не оценил достоверность тревожных известий, сообщенных полицией.
Что же касается моего отца, то, ознакомившись с состоянием дел, он изменил меры, принятые его предшественником, адмиралом Чухниным. Он сделал это из чувства справедливости, потому что, по его мнению, пересмотр этих мер был необходим, но не в демагогических целях. Он обнаружил, что покойный был очень непопулярен, особенно среди матросов; тогда отец решил, что отмена ряда принятых Чухниным мер произведет благоприятное впечатление и на население, и на моряков. В таком крупном городе, как Севастополь, те и другие находились в постоянном контакте; их умонастроения оказывали взаимное влияние и постепенно сливались в одно единое.
Отец вернулся в Севастополь уже окруженным ореолом популярности: ведь он был человеком, добившимся от императора отмены смертной казни; это стало его первым успехом в глазах недовольной массы. Популярность отца возросла, когда он посетил военные тюрьмы и, обращаясь к содержавшимся там матросам-мятежникам, назвал их «братцами», а не «заключенными». Первые публичные действия отца давали понять, что в случае дисциплинарных нарушений он не станет считать нижних чинов виновными а приори. В спорных делах он не становился заранее на сторону офицеров, допуская, что они могут быть признаны юридически ответственными, даже виновными.
Понятно, что подобное поведение со стороны высокого военного чина могло тогда показаться новым, особенно нижним чинам, привыкшим к совсем другому отношению. Но сегодня трудно себе вообразить, какая волна осуждения, даже ненависти, поднялась в монархических кругах. После отмены смертной казни еще такое добродушие к бунтующей массе, такое «братание»?.. Отца клеймили тем же словом, с которым он обращался к солдатам: «братец». Один очень известный в то время журналист-монархист Меньшиков вызвал настоящий скандал своей статьей, опубликованной в «Новом времени» и имевшей успех в консервативных салонах; в ней он назвал моего отца «красным адмиралом», ни больше ни меньше.
Высшей точки возмущение крайних достигло после получения отцом письма от матроса, убившего адмирала Чухнина. Убийца сумел бежать и укрылся во Франции. Там он узнал о возвращении моего отца на пост наместника Крыма и о мерах, сопровождавших это возвращение. Экзальтированный и склонный к шараханью из одной крайности в другую, что вообще свойственно славянской душе, он заверял в письме отца, что никогда не пошел бы на преступление, если бы царь оставил в Крыму доброго начальника, который сейчас вернулся к черноморским морякам.
В кругах, где идеи моего отца не нравились, страсти накалились до того, что там желали начала мятежа в Севастополе и в его гарнизоне. Что было причиной и следствием в интригах ультрамонархистов и предупреждениях полиции, постоянных и по большей части необоснованных? Трудно сказать. В разладившемся политическом организме противоположные тенденции доходили до крайностей, а крайности смыкаются. Некоторые люди готовы были тратить силы, чтобы показать неспособность, дерзость и вину наместника со столь нетрадиционными взглядами; они были бы рады, если бы его реформы не улучшили положения. Как бы их устроило удачное покушение!
На отца действительно совершили покушение, но, к сожалению для ультра, покушавшиеся были не матросами, а революционерами, к которым отец, само собой разумеется, не обращался «братцы». Предотвратить покушение оказалось невозможно.
Я отлично помню обстоятельства этого преступного посягательства.
В тот вечер мои родители устраивали большой прием в честь генерала Неплюева, покидавшего Севастополь. Генерал был комендантом крепости; в 1905 году он приказал открыть огонь по мятежникам.
Было восемь часов вечера. Гости прибывали. Прежде чем лечь спать, мы с сестрой стояли на пороге наших детских комнат и оттуда выглядывали в вестибюль и на лестницу, отделявшие нас от залов, где должен был состояться прием, стараясь разглядеть приезжающих. Генерал Неплюев еще не подъехал, но собралось уже довольно много людей. Мы восхищались мундирами мужчин и туалетами дам.
И вдруг – взрыв! Он показался нам ужасно громким и сильным, из-за него вылетели почти все стекла и распахнулись все двери. Потом повисла тишина, зловещая тишина.
В те времена так много говорили о покушениях, что мы сразу же поняли, что произошло. Испуганные, но еще более любопытствующие, воспользовавшись возникшей во дворце суматохой, из-за которой нас никто не остановил, мы побежали на лестницу. Все – гости, прислуга и сорок матросов личной охраны отца – беспорядочно бегали, сталкивались и, казалось, гонялись друг за другом из комнаты в комнату. Мы увидели родителей; они остались невредимы. Мы догадались, что взрыв произошел снаружи. Группа людей отхлынула к дверям, но им навстречу вбежали несколько человек, крича, что карета генерала Неплюева взорвана в двадцати метрах от дворца.
Карета разлетелась на мелкие куски, но сам генерал, подброшенный в воздух, совершенно не пострадал. На нем не было ни единой раны, во всяком случае, их не было заметно, только сильная множественная контузия.
Когда я увидел генерала, бледного и неподвижного, на импровизированных носилках, он показался мне мертвым. Но его отнесли в помещения для гостей, и он там пришел в себя.
Это событие сильно поразило мое воображение. Революция, покушения для меня уже не были разгуливающей по улицам толпой. Они ассоциировались у меня с громкими хлопками, после которых люди походили на трупы; и непонятно, в чем была их вина.
Это было единственным революционным событием за время нашего второго пребывания в Крыму. Постепенно жизнь стабилизировалась. Порой мои родители принимали визиты августейших особ: императрица Мария Федоровна, направляясь на свою дачу в Ялте, останавливалась у отца. Во дворце наместника часто бывала Ольга Константиновна, королева Греческая. В нашей летней резиденции, называвшейся «Голландия», по многу дней жили великий князь Александр Михайлович и великая княгиня Ксения Александровна, сестра императора, привозившие с собой своих детей, которые играли вместе с нами.
Наша с сестрой жизнь была блестящей и разнообразной, тем более что отец, отчасти по личной склонности, отчасти по должности наместника, приобщал нас, детей, к общественной жизни. На бывшей императорской яхте, предоставленной в его распоряжение для основных передвижений, отец обычно плавал с матушкой и с нами, детьми. Роскошное судно возило нашу семью по Черному морю, иногда доходя даже до Босфора.
