Владимир Томсинов - Аракчеев
Как бы то ни было, Алексей, отданный своим отцом в обучение азам грамоты и арифметике, стал учиться с охотой. Особенно понравилась ему арифметика. Занятия ею стали любимым его развлечением. За короткое время мальчик овладел навыками сложения, вычитания, умножения и деления в такой степени, что как будто даже превзошел в них своего учителя. Однако главное для канцеляриста качество — умение красиво писать — не давалось Алексею. Отец, внимательно следивший за учебой сына, весьма огорчался этим. «Какой он будет канцелярский чиновник, когда пишет, точно бредут мухи!» — восклицал Андрей Андреевич в припадке отчаяния.
У дьячка почерк был неважный, пришлось отцу самому взяться за обучение сына каллиграфии. Просмотрев имевшиеся в доме служебные бумаги, он выбрал из них те, что были написаны красивым почерком, и стал заставлять Алексея их переписывать. И кое-какие успехи появились — мальчик выучился-таки писать вполне разборчиво. Письма кадета Алексея Аракчеева своим родителям, написанные его рукою, отличаются достаточно красивыми и четкими буквами[49]. Но нелюбовь к чистописанию все же сказалась на его почерке. Занимая впоследствии важные должности в государственном управлении, Аракчеев редко писал бумаги собственноручно, чаще прибегал к помощи писаря. В результате с годами почерк его делался все хуже и хуже. Так что лучшим образцом его каллиграфического искусства осталась строчка, написанная им в тринадцатилетнем возрасте — в заключении приводившегося выше документа — «недоросль Алексей Андреев сын Аракчеев руку приложил».
Вероятно, Андрею Андреевичу удалось бы сделать из своего старшего сына канцеляриста, и тот, надо полагать, с достаточным усердием исполнял бы свои обязанности, и жизнь его прошла бы столь же незаметно-неприметно для современников, как проходит жизнь тысяч мелких государственных служащих, но судьбе угодно было распорядиться по-иному.
Существует старая, забытая пословица: «Посеешь поступок — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу». Судьба Алексея Аракчеева оказалась заложенной именно в его характере.
К своим одиннадцати годам Алексей имел вполне сложившийся характер и недетскую самостоятельность в суждениях и поступках. Все это хорошо выявил один случай, произошедший приблизительно в 1780 году.
Одним из соседей Аракчеевых был отставной прапорщик помещик Гаврило Иванович Корсаков — владелец находившегося неподалеку от Гарусово села Остров[50]. Однажды к нему приехали на побывку в отпуск сыновья Никифор и Андрей, учившиеся в Артиллерийском и Инженерном шляхетском кадетском корпусе. Гаврило Иванович на радостях устроил торжественный обед, на который позвал и Аракчеевых. Андрей Андреевич, отправляясь в гости, взял с собою старшего сына.
Встреча с братьями-кадетами потрясла Алексея Аракчеева. Много лет спустя он вспоминал о ней: «Лишь только я увидел Корсаковых, в красных мундирах с черными лацканами и обшлагами — сердце мое разгорелось. Я не отходил ни на минуту от кадет, наблюдал каждый их шаг, каждое движение, не проронил ни одного слова, когда они рассказывали об ученье, о лагерях, о пальбе из пушек»[51].
По возвращении домой Алексей никак не мог успокоиться. Днями напролет грезил он о кадетах, а ночами они ему снились. От волнения его трясло, как в лихорадке. Зная о намерениях отца определить его писарем в канцелярию, мальчик какое-то время скрывал свое состояние, но в конце концов не выдержал. С рыданием бросился он отцу в ноги и, давясь слезами, объявил ему, что умрет с горя, если его, как братьев Корсаковых, не отдадут в кадеты. Андрей Андреевич, выслушав сына, поднял его и посадил возле себя. Сначала он успокоил мальчика, а затем стал отговаривать его от сей затеи. «Я не прочь, — сказал отец Алексею, — да как попасть в Петербург, как определить тебя? У меня нет ни денег, ни покровителей!» Но подобные доводы совсем не действовали на возбужденную мальчишескую душу. «Позвольте мне пойти пешком, — возразил сын отцу, — я дойду как-нибудь, брошусь в ноги государыне, и она, верно, сжалится надо мною. Вы мне столько рассказывали о ее благости!» Андрей Андреевич был глубоко тронут этими словами. «Нет, если уж идти пешком, так идти вместе, да и терпеть вместе», — сказал он Алексею и, заплакав, прижал его к себе.
Было решено, что отец поедет вместе с сыном в Петербург и постарается как-нибудь определить его в кадеты. Тотчас сообщили об этом матери. Елисавета Андреевна оказалась лукавее своего мужа. Она сразу же выразила свое согласие на определение старшего сына в кадетский корпус. «С Богом, — сказала она ему, — коли на то Божия воля, ступай в кадеты». Но затем добавила, что ныне отправляться в Петербург Алексею еще рановато, пусть подрастет маленько. Мать надеялась, видимо, что время постепенно ослабит в сыне стремление в кадеты, и тогда можно будет устроить его судьбу так, как было уже задумано. Когда, незадолго перед этим случаем, шла речь о том, не пора ли отправить Алексея в Москву для определения на учебу в канцелярию, она вполне соглашалась отпустить его из дому, следовательно, возраст сына казался ей достаточным для начала самостоятельной жизни. Андрей Андреевич не стал уговаривать жену и согласился, что с Петербургом надо подождать.
Шло время, но желание поступить в кадеты не становилось в Алексее слабее. Мальчик крепко держался за свою мечту и терпеливо ждал, когда же наступит пора для ее исполнения.
Эта счастливая для Алексея пора наступила лишь спустя два года с момента встречи его с братьями Корсаковыми. Андрей Андреевич и Елисавета Андреевна решили, что ждать более нельзя — надо определять старшего сына на учебу в тот кадетский корпус, в который он неудержимо рвался.
Денег Аракчеевы не имели. Но после продажи на базаре двух коров да излишков зерна им удалось собрать необходимую для поездки в Петербург денежную сумму.
Последние дни перед отъездом Алексея из дома Елисавета Андреевна ходила сама не своя и вся в слезах. К самому отъезду пригласила священника[52] отслужить молебен. Помолились. Присели в молчании, как полагается по обычаю. Начали прощаться. Момент расставания с матерью Алексей запомнил на всю свою жизнь. Через четыре с лишним десятилетия он будет рассказывать своим гостям о том, как покидал родительский дом, отправляясь в столицу поступать в кадеты: «Я был в восторге, и тогда только призадумался, когда пришлось прощаться с доброю моею матерью. Рыдая, благословила она меня образом, который ношу до сих пор и который никогда не сходил с груди моей, и дала мне одно увещание: молиться и надеяться на Бога. Всю жизнь мою следовал я ее совету!»
