Владимир Пуришкевич - Убийство Распутина
Принц А. П. Ольденбургский отнесся в высшей степени сочувственно к изложенному мною, обещал исхлопотать мне для раздачи, где нужно, на фронте 25 000 масок Зелинского и, независимо от того, указать интендантству, чтобы впредь в полки посылалось масок с расчетом на пополнение каждого полка.
Лишь в 7 часов я возвратился домой, пообедал и в 8½ час. входил на заседание О-ва русской Государственной Карты.
Глинский хотел мне, как председателю общества, уступить председательство на заседании, но я отказался. Как человек слишком определенных политических взглядов, называемых крайними правыми, я не люблю отпугивать своею особою ®т создаваемых мною учреждений людей умных, полезных, но недостаточно политически мужественных, и посему, выполняя всю черную работу в том деле, которое я создаю, я первое место и казовую роль всегда предоставляю людям, которые хотят и могут работать, но политическая окраска коих не столь определенна и ярка, как моя; и, чуждый мелкого честолюбия, я вижу, как дело, мною созданное, двигается, не отпугивая, а притягивая к себе других полезных и нужных людей.
Сегодня, ввиду соединенного собрания секций Общества по персидской, турецкой, австрийской и германской границам, собралось очень много народу. — Я застал А. А. Башмакова, Д. И. Вергуна, профессора Ф. И. Успенского, профессора Жилина, А. Ф. Васильева и много незнакомых мне лиц статских и военных в генеральских погонах, фамилии коих я так и не узнал. Дело в том, что председателями секций кооптируются в каждую нужные люди, активные работники и знатоки вопроса, и упомнить всех представляется затруднительным.
Заседание затянулось. Было крайне интересно, но чего я не люблю, так это привычек некоторых из наших знатоков произносить длинные речи по вопросам, ясным для всех присутствующих, с исключительною целью блеснуть своею осведомленностью.
Удивительно создан русский человек, средний русский человек, делающий историю России; он никогда не может добиться положительных, реальных результатов, предпринимая что-либо, ибо всего ему мало и он вечно вдается в крайности. В России нет лучшего способа провалить какое-нибудь дело, прочно и хорошо поставленное и твердо обоснованное, как предложить нечто большее тому, что намечено к осуществлению. Толпа, и даже не простая, а интеллигентная толпа, непременно ухватится за «благодетеля», внесшего свой корректив в разумное, осуществимое, но в сравнительно скромное предложение, и все пойдет к черту.
Вот уже действительно le mieux[5] у нас в России est l’ennemi du mal[6]. И Гракхи с первых же шагов были бы забросаны у нас каменьями. Стоило послушать только, что говорил сегодня на заседании известный славянофил, дядька Черномор, как я его называю, длиннобородый А. Ф. Васильев, чтобы понять, до каких абсурдов можно довести дело, отдай мы его в руки ученым теоретикам славянофильского лагеря. Когда Васильев заговорил о будущих русских границах на западе и стал проводить нашу с Австрией в будущем пограничную межу, и я, и многие из присутствующих буквально не могли удержаться от смеха, хотя он каждое территориальное приобретение наше старался так или иначе обосновать либо исторически, либо географически, либо этнографически.
— Афанасий Васильевич! — говорю я ему. — Ведь вы рисуете прямо фантастические границы; нужно дать такую карту, которая была бы приятна русскому народу, но и приемлема для Европы и признана нашими союзниками, а ведь на то, что вы рисуете, может пойти только сумасшедший из них.
Он на меня воззрился: «Что нам, говорит, Европа, ведь и здесь живут славяне, ведь и это исконное наше», ― и тычет пальцем по карте.
Председателю после часовой речи Васильева с трудом удалось остановить фонтан его политического блудословия и фантастических славянских грез, после чего заседание опять вошло в русло продуманного обсуждения наших пограничных линий на востоке и западе по проекту карт, составленных специалистами из числа членов общества.
В 12 час. ночи, до окончания заседания, я покинул его и возвратился домой.
7 декабря
Начались заседания экстренного съезда объединенного дворянства.
Цель занятий: выработка и поднесение всеподданнейшего адреса государю, с указанием на грозную опасность, которой подвергается и династия, и Россия, вследствие влияния на все органы государственного управления безответственных темных сил, т. е., иначе говоря, Распутина и всей его придворной и чиновно-бюрократической клики. Жить становится с каждым днем все более и более невыносимо.
Государь совершенно не видит или не хочет видеть той пропасти, в которую толкает родину его злой гений — Александра Федоровна.
Я вслушиваюсь в речи дворян на собрании, которое чрезвычайно многолюдно, ибо вернулся в лоно обратно объединенного дворянства целый ряд губерний, отделившихся было раньше, вследствие принципиальных разногласий с советом объединенного дворянства по вопросам политического характера, и мне становится понятным все, более и более, что адрес дворянства будет проникнут и чувством глубокой верноподданнейшей преданности и чувством достойной смелости, исключающей возможность звуков холопского раболепия и попыток затушевать горькую действительность.
Речи дворян на собрании полны достоинства, проникнуты глубочайшею скорбью и забвением всяких личных интересов сословия, считающего своим нравственным долгом, в это тяжелое время, сказать царю правду без обиняков, ту правду, которую видит и знает весь русский народ, но которую от царя скрывают льстецы, лицемеры и придворные холопы в расшитых золотом мундирах.
Председательствует на собрании князь Куракин, умный, дельный и проникнутый глубоким патриотизмом человек.
Диссонансов в речах почти не слышится, стушевались обычные типы, столь примелькавшиеся на очередных заседаниях объединенного дворянства, почитающие гвоздем его работы объединительный дворянский обед у Контана или у Медведя.
Не видно ни астраханского дворянина Сергеева, ни болтуна дворянина Павлова: они исчезли, стушевались, им здесь сегодня не место, ибо дворянство не просит ничего для себя, не говорит о своих нуждах и сословных интересах, а, как первое сословие империи, идет к царю от имени его народа, с целью оберечь самого царя, как первую святыню русской государственности.
Я редко видал большее единодушие, чем наблюдаемое мною на знаменательном, историческом сегодняшнем съезде.
Граф А. А. Бобринский, этот осторожный политик, тонкий, умный и честный придворный человек, и проницательный В. И. Гурко говорят одинаковым языком со скромным дворянином из далекого медвежьего угла России, приехавшим с накопившимся чувством душевной боли и горечи.
