Валентин Медведев - Чтобы ветер в лицо
Волосы у парня черные-черные, густыми завитками на лоб спадают. И глаза, кажется, черные. Так и решила — цыган. Потом заметила полосатый уголок тельняшки на груди, на правой руке синий кораблик с надписью на борту: «Федя». Не удивилась, просто решила: парня зовут Федей и мечтает этот Федя о вечной славе, о бессмертии. Ну и пусть мечтает, пусть называет корабли своим именем. Лицо цыгана упрямое, скуластое и все-таки это красивое лицо. Да только к нему оно не пристало. Не стоит человек такого лица.
Она-то взглянула, а он — нет. Будто бочка с ним рядом из-под масла. Ну и что ж, ну и пусть не смотрит, не велика беда. Потом он сказал: «А ты бы авоську подхватила на коленки, болтается тут под ногами».
Хотела сказать, что сам он авоська, без души и без сердца. Не сказала, другое получилось, просто просветила человека, сказала, что это портфель, а не авоська, а потом многозначительно добавила: «Понимать надо!» Да только он ничего не понял, потому что еще хуже ответил: «Ну так барахлишко подбери, работать мешает». Не осталась в долгу: «Знал бы ты какое это барахлишко!» — «Таньга?» — весело спросил парень.
А что такое таньга — она не знала. Взглянула на парня, он сразу догадался, что не знает, ну и объяснил, что таньга — это деньги, а потом еще сказал, что культуры у нее маловато. Посмотрела на его руку, сильная, загорелая, кораблик синий, буквы синие, и сказала, что в голову пришло: «Федя, а ты злой человек». Парень рассмеялся: «Федя! Ха! Вот придумала курносая. Дидо я Ди-до!»
И рассказал, что в этом имени целая его родословная, что, во-первых, если полностью, так он Дидо Дмитриевич Орлов, а Дмитрий и Дина Орловы — это его папа с мамой, вот и получился Дидо. И с грустью добавил, что теперь он вроде справочного бюро на собственном ходу. Привык. Взглянул на синий кораблик и рассмеялся: «A-а, вот почему ты Федей меня назвала! Это мечта моей жизни…»
Потом Дидо вдруг запел: «Если завтра война, если завтра в поход, если темная сила нагрянет…» И спросил: «Знаешь, кто будет тогда перед моими глазами? Живой Федя Клочихин». И опять не обошлось без подковырки. «А ты не знаешь, кто такой был Федя Клочихин? Нет? Так и думал. Те-мно-та. Будешь в Вологде, зайди в краеведческий музей, там все узнаешь. Отважный был Федя. В девятнадцатом году двести пятьдесят комсомольцев повел Федя на Колчака, воевал геройски, погиб геройски, а ему и восемнадцати лет не было».
А когда приехали в Шангалы, Дидо спросил: «Тебе куда теперь, в раймаг или в кино?» А когда она сказала, что приехала по вызову в райком комсомола, лицо парня смешное стало, очень удивился, что такую девчонку в райком вызывают, да еще с портфелем. Сказал еще что-то, она не расслышала, громко фыркнул мотор, а он из своей кабины прокричал: «В одиннадцать ноль-ноль буду у моста, на той стороне, могу прихватить». Пока придумывала, как бы ответить, чтобы не задавался человек, он уехал. Только пыль взметнулась из-под колес.
…Сдала свою работу, вышла из райкома, постояла, подумала и так решила: свет не клином сошелся на полуторке с бочкой, да и радости мало с таким задавакой рядом сидеть. Ученый выискался: культуры, говорит, маловато, темнота, курносой обозвал. Ну конечно же, задавака. Вот только о мечте парень хорошо сказал, сама так думала.
Дошла до мостика и остановилась. Тут самое подходящее место для посадки, машины перед спуском притормаживают, можно даже на ходу вскочить в кузов, только бы водитель позволил. Синяя эмка не остановилась. Ну и не надо, добрых людей куда больше на свете, чем таких. Перешла мостик, вышла по тропинке на Богдановский тракт, даже не оглянулась назад, это ни к чему, увидит из своей кабины — подумает еще, что девчонка ждет не дождется. Совершенно не к чему оглядываться. А вот когда за спиной, совсем рядом дико завизжали тормоза, — оглянулась.
«Ну, поехали?» — весело спросил Дидо. И она вдруг улыбнулась и сказала: «Ну, поехали».
Она первая заговорила, спросила, какое у него образование. Посмотрел на нее, рассмеялся: «У меня-то? Ха-ха, вполне законченное образование, полное среднее, семь классов, три года за баранкой, всего десять. Ну чего так смотришь? Труд ведь это тоже в зачет, каждый день голову ломать приходится. Кончилось вчера масло в нашей мастерской, и лимит кончился. Директор в панике, механики по домам, а что поделаешь, станки без масла, как мотор без бензина, тут я и говорю начальству: выколочу. Слышишь, бочка притихла, не барахлит, тяжелая, с маслом. Выколотил».
Ей показалось, что Дидо очень доволен своей поездкой в Шангалы, что он сейчас и, правда, как школьник, который ответил урок на пятерку. Спросил, сколько ей лет, сказал, что ему восемнадцать, что осенью в армию уйдет и обязательно в технические войска, потому что так задумал, потому что человек обязан добиться своего, если задумал. Потом он стал рассказывать, как весной монашку подобрал в дороге. Пожалел старуху. Загуляла монашка, в обитель опаздывала к поверке. Всю дорогу сладко похрапывала в кабине, а когда проезжали Едьму, очнулась, будто ее током ударило. Взглянула на большой дом, что-то пробормотала, креститься стала, как заводная, глазами заморгала. «Заметная твоя школа, четырнадцать окон насчитал по фасаду. Мощная школа», — закончил свой рассказ о монашке Дидо. Тогда она ему растолковала, что это вовсе не школа, что ее школа в Березняке, а это дом-коммуна, первые коммунары его строили, и даже рассказала все, что слышала от отца о грозных и тяжких первых днях жизни коммуны. Рассказала, будто хорошо выученный урок ответила. Дидо ухмыльнулся. «Ну сильна, где это ты вычитала?» — «В своем доме, вот где!» — неожиданно для себя громко крикнула она. Можно было бы и потише ответить, совсем тихо: машина бесшумно катилась под гору, мотор чуть дышал. Конечно, можно было, да только не в ту минуту, когда так неожиданно подоспел случай расквитаться с парнем за все его шуточки обидные. «Я родилась в этом доме, понимаешь, в этой коммуне! А ты — „где вычитала, где вычитала“». Она откинулась на спинку сиденья, покачала головой, как он тогда, и с удовольствием проговорила. Тоже как он тогда, по складам: «Те-мно-та».
Дидо смущенно улыбнулся, горько вздохнул: «Что верно, то верно, от шести классов не засветит». — «А говорил, что семилетку закончил», — тихо сказала она. «Говорил, говорил, — опять нахмурился Дидо, — на лбу не написано, может быть, и все десять, может, и больше, всякому пассажиру признаваться не намерен». — «А мне вот признался», — с какой-то затаенной гордостью проговорила она. «Ну и признался», — едва кивнув головой, ответил Дидо.
Потом они оба молчали. Ей показалось — долго, долго молчали. Загадала: не заговорит парень с ней до той, самой высокой сосны, ну и не надо, ну и она будет молчать до Едьмы, а то, может быть, и там слова не скажет, когда он такой чудной. А когда мелькнула за окном та самая, загаданная, заговорила все-таки, спросила: «Ты всегда такой?» — «Какой такой?» — улыбнулся Дидо. «Ну, такой… смешной ты, как ветерок, пошумел и затих». Сказала и покраснела, лицо будто огнем обожгло. И совсем он не смешной, на смешных смотреть противно, они глупые, потому и смешные. Этот — настоящий парень, другой бы на его месте в долгу не остался, а он молчит, конечно же, думает, за что она его смешным обозвала. Удивилась, когда вдруг услышала: «День физкультурника близко, приедешь в Шангалы?» Смутилась, покраснела. Думала, что ему ответить.
