Алексей Кулаковский - Невестка
Помолодел Данила, окреп, стало легче ему ходиться, легче дышаться, и мысли в голову приходили чаще всего светлые, веселые. Попробовал отпустить бороду и удивился: борода стала густая и жесткая, как щетина. Потянул за волосок - эге, куда там! Не вырвешь, как раньше. Пришлось идти к свату, просить, чтобы побрил.
Наведывался Бирюк и в колхозную ригу, когда пеньку привозили. И там его рука ходила вернее, "веревочный комбайн" лучше слушался.
И все же, как ни усердствовал старик, окрыленный тем, что настала для него новая жизнь, во многих делах он не мог равняться со своей невесткой. Встанет, кажется, так рано, что птицы еще дремлют, глядит, а Лариса уже на ногах. Не поспеет в ведро заглянуть, есть ли вода, а невестка уже схватила это ведро и бежит к колодцу. Не успеет дойти до навеса взять дров, как Лариса уже там.
- Не нужно, тата, я сама наберу.
Накормить и напоить телушку, досмотреть там еще что-нибудь возле хаты сколько на это времени нужно? Пройдет каких-нибудь полчаса, не больше, и уже слышит Данила звонкий и ласковый голос с порога сеней:
- Тата, идите завтракать!
Завтракают они с аппетитом, потому что все на столе свежее, горячее и приготовлено умелыми руками. Потом Лариса собирается на работу и на ходу говорит отцу, что нужно сделать в хате и возле хаты днем. Избави бог - не приказывает, не командует, а просит, и такой у нее в это время голос, такие слова подбирает, что Данила на небо полез бы, только бы исполнить ее поручения.
- Вот это Вите я сварила, - показывает Лариса на чугунок в печке. - Как встанет, дадите ему. А это - кабанчику. Когда будете замешивать, немножко посолите. Да смотрите, сами тут не голодайте. Если мы опоздаем к обеду или совсем прийти не сможем, так вон в углу щи - сковородкой накрыты.
Вставал Виктор, и для Данилы начиналась самая сложная часть работы. Нужно было, во-первых, орудовать ухватом так, чтобы не обернуть чего-нибудь в печке, а во-вторых - разобраться и не перепутать, где стояло приготовленное для Виктора, где для кабанчика, а где для Данилы.
Позавтракав, Виктор шел сначала к Шандыбовичам и диктовал там Ольге разные донесения и распоряжения. Ольга морщилась, кривилась, но все-таки писала. Часам к десяти перед окнами Шандыбовичей появлялся Мефодий с оседланным жеребчиком. Виктор выезжал на поля, а Ольга ломала голову, придумывая себе занятие на день.
Данила, отправив сына, выполнял остальные поручения невестки и находил себе массу всякой другой работы. К полудню он ждал Ларису и, что бы ни делал возле хаты, невольно прислушивался, не слышно ли невесткиного всегда ласкового голоса, не зовет ли она:
- Тата, идите обедать!
Если невестка не приходила (а сын почти каждый день не являлся к обеду), то и старик не доставал из печи заветный чугунок. Ведь стоит взять ложку, помешать щи - и потеряют они всякий вкус, пропадет тот особый свежий аромат, что заставляет человека садиться за стол, если он и не голоден. Раз невестка оставалась голодной, то и Данила ничего не брал в рот до вечера.
В сумерках возвращалась домой Лариса, доставала из печи чугунок, и они вместе ели упревшие за день щи. Потом она затапливала печь, чтобы приготовить что-нибудь посвежее - для Виктора. Поужинав, наливала в корыто теплой воды, ставила на пол возле полка и говорила свекру:
- Тата, попарьте ноги перед сном. Очень уж хорошо спится после этого.
И Данила покорно разувался, садился на полок, опуская в воду пропотевшие пальцы уставших ног. Иной раз, бывало, так и задремлет над корытом. Дремлет, вспоминает разное. Тепло ему... Да, вот во время оккупации Данила хоть и очень боялся, но рискнул украсть у немцев такое же тепло...
Проходя как-то в сумерках огородами, увидел, что немцы подвезли к крушниковской баньке чуть не сажень сухих дров. Заныло у Данилы сердце: ведь дома ни сучка, ни щепочки. Витя сидит на печи, укутанный одеялом. Намерзся до того, что посинел весь, зуб на зуб не попадает, "Схватить бы пару поленцев!" - подумал Данила. Но возле дров стоял часовой - не подойдешь.
Долго кружил Бирюк неподалеку от бани, все глядел, не отлучится ли куда-либо часовой. Потом стало ясно, что немцы будут топить сегодня, значит, никуда они отсюда не уйдут. Данила сходил проведать сына, но усидеть дома не мог. Тянуло к бане: это подумать только - почти сажень сухих дров! Дежурил в затишке с час, потом заметил, что немцы вдруг высыпали друг за дружкой на улицу. Не иначе что-то встревожило их. Подождал Данила с минуту, чтобы убедиться, что ни одного бандита в бане не осталось, и - давай таскать эти дрова! Чуть не надорвался, пока перетаскал...
Задремлет Данила - подойдет к полку Лариса, поправит подушку, и старик ложится отдыхать. Засыпал он в ту же минуту, и только когда просыпался за полночь и впадал в неизбежную стариковскую бессонницу, перебирал в памяти все, что было вчера. Видел, как Лариса поправляла подушку и накрывала ему ноги... За что ему такое уважение от невестки, чем он его заслужил? И думалось, что, верно, просто счастье пришло под старость к человеку, не всю ведь жизнь быть ему несчастным. А когда еще дальше пускался в свои рассуждения, приходил к выводу, что заслуга у него все-таки есть. Вырастил, воспитал сына - вот тебе и главная заслуга. Не было бы сына - не было бы и невестки.
Виктор по-прежнему представлялся отцу хлопцем необыкновенным, таким, что равнять его с кем-либо другим просто грех. Потому, верно, и жена ему попалась такая необыкновенная: Лариса знала, за кого шла.
Правда, в последнее время Данила уже не раз подумывал о том, что надо бы кое-что сказать сыну - ему же на пользу. Например, зачем Мефодий каждое утро торчит с конем перед окнами? Даже при Шандыбовиче такого не бывало. Потом, можно ведь было бы чуть пораньше вставать и помогать жене по дому, пока идти на работу. А он спит себе и в ус не дует. Как при отце жил без всяких хлопот, так и при жене.
Думал старик об этом сказать, да не осмелился. Теперь Виктор самостоятельный человек, женатый. Пускай ему жена говорит. Посоветуются между собой, пошепчутся и все уладят. Люди разумные.
Отцовская гордость за сына не уменьшалась из-за этого. Что есть, то есть. Без матери, без чьей бы то ни было помощи поставил на ноги человека, дал образование... Вот осталась только старость, все лучшее прожито, и - все подарено сыну. Не жалел Данила о том, что не мог теперь припомнить минуты, когда бы не заботился о сыне, не дрожал за его судьбу...
Чтобы научить хлопчика бить в бубен, Данила, помнится, несколько раз ходил в соседнюю деревню, выторговал там у одного придурковатого музыканта старенькую, побитую на бабьей голове скрипку. Склеил и месяца два пиликал по вечерам, пока не вернул пальцам и памяти заученный когда-то в ранней молодости кадрильный галоп. По праздникам отец играл, мальчишка бил в бубен, тоже сделанный Данилой, а люди шли по улице и останавливались около хаты: "Весело живут Бирюки".
