Леон Дегрелль - Эсэсовский легион Гитлера. Откровения с петлей на шее
Ледяные дороги
В конце осени 1941 года лед совершенно изменил все дороги на Донце. Реки грязи превратились в реки застывшей неровной лавы. Грязь затвердела, в то время как сотни наших грузовиков продолжали перемешивать ее. Она затвердела и превратилась в сеть каменистых гребней высотой до полуметра, похожих на черный мрамор. Эти заграждения имели ширину от 20 до 30 метров, и их прорезали глубокие колеи.
Отправлять обычную машину по таким колеям было совершено бесполезно. Пассажирский автомобиль разбил бы свой бензобак уже на первом километре. Только тяжелые грузовики и вездеходы с высоко расположенными осями имели шанс проехать по этой подмерзшей корке. Лишь они могли перебраться через расселины.
Для пехотинцев этот марш стал форменным страданием. Мы почти не осмеливались поднимать ноги, предпочитая скользить. Падения были болезненными, так как лед стал твердым, словно железо.
Нам приходилось держать оружие наготове, чтобы вступить в бой при первой же тревоге. В то время в снаряжение пехотинца входило до 30 килограммов металла, не говоря уже о трехдневном пайке на время перехода и обычных пожитках. Требовалось немало усилий, чтобы удержаться на пылающих ногах. Мы были вынуждены разрезать жесткие задники своих ботинок ножами, чтобы сделать их немного свободнее. Каждый из нас стискивал зубы, чтобы удержать стоны боли. Иногда человек падал, когда его нервы не выдерживали напряжения. Хрипящего, с лицом, покрытым льдом, его забрасывали в первый же проходящий мимо грузовик на кучу буханок с хлебом или ящики с боеприпасами. Затем колонна возобновляла свое мучительное движение по глянцево-черной земле.
***Тем не менее пейзаж все-таки выглядел приятным. Широкая белая степь была испещрена сотнями тысяч серых стеблей подсолнухов. Тучи воробьев, похожих на маленькие клочки шерсти, суматошно поднимались в воздух. Особенно красивым было небо, бледно-голубое, совершенно прозрачное и такое ясное, что мы легко могли различить даже отдельные ветви деревьев далеко на горизонте.
Крестьяне иногда показывали нам платаны или ряды старых берез, когда-то стоявших на границе владений помещика. От зданий прошлых времен не сохранилось не то что доски или камня, но даже следов фундамента. Все было разрушено до основания, сровнено с землей и засеяно чем-нибудь.
То же самое произошло и с большинством церквей. Некоторые из них еще сохранились, оскверненные много лет назад, и теперь использовались как гаражи, склады, конюшни или электростанции. Прекрасные зеленые и золотые купола-луковки все еще сверкали над белыми стенами. Иногда высоко под куполом мы видели разбитые остатки росписи, до которых не сумел добраться маляр со своей известкой. Полы церквей были засыпаны соломой и конским навозом. Впрочем, эти церкви-стойла, что для лошадей, что для автомобилей, что для советских чиновников, попадались довольно редко. В течение двух лет мы прошли около 2000 километров пешком от Днепропетровска до порога Азии, но могли лишь по пальцам пересчитать уцелевшие церкви, которые встретили на этом пути.
* * *В начале декабря мы прошли через Павлоград. Затем мы остановились в нескольких совершенно разоренных деревнях. Бушевала метель. Мы выходили в путь рано утром, когда хлопья снега били в лицо, облепляли нас и слепили. Мы тратили много времени на то, чтобы вытащить наши большие металлические повозки, груженные припасами, на дорогу. Лошади скользили и падали на скользком льду, ломая ноги. Бедные животные напрасно фыркали, задыхаясь в свистящем снегу, поднимались и снова падали, бешено бились и брыкались.
Снег шел так густо, что невозможно было определить, где в этой заснеженной степи проходит заснеженная тропа. Не было видно ни единого снопа соломы, которые русские, хорошо знающие свою страну, привязывают к столбам, чтобы обозначить дорогу, когда зимой снег закроет все вокруг.
Стрелки, указывающие нам дорогу, были занесены сугробами. Подразделения просто терялись в степи.
Еще больше осложняло дело то, что населенные пункты, между которыми мы проходили, за последние 25 лет два или три раза меняли свои названия. На старых картах сохранились названия царских времен. Карты 1925 года показывали названия, полученные деревнями сразу после революции, отливающие красным, как глаза бешеного быка. На картах 1935 года стояли новые названия, напоминающие о советском боссе — подражания Сталинграду или Сталино. Иногда босс попадал в опалу и даже получал пулю в затылок в подвалах ГПУ, тогда населенный пункт получал четвертое название! С другой стороны, 50 или 60 деревень в русской степи могли иметь одни и те же названия, по именам царских сыновей и дочерей, принятых давным-давно и не смененных просто по лени.
Во время той части нашего перехода, которая привела нас в Гришино, мы целый день ходили кругами в метели и добрались до деревни, лишь пройдя 53 километра. Но после этого выяснилось, что это Гришино совсем не наше Гришино. Эта деревня не только трижды переименовывалась за 25 лет, но и имела двойника! Станция Гришино и деревня Гришино располагались на расстоянии 7 километров друг от друга! Типично русская путаница! В правильное Гришино мы прибыли только утром, продравшись сквозь снежные заносы глубиной по пояс.
Наша рота прибыла туда первой. Но прошли еще двое суток, прежде чем пришли другие, вдобавок одна рота вообще потерялась. Она блуждала целых 15 дней, все ее лошади издохли, и она догнала нас только на фронте под Рождество, сопровождая дико выглядящую колонну: большие белые волы были запряжены в ее железные повозки.
К несчастью, эта одиссея свелась не просто к ежедневной смене транспорта.
Местность, на которой мы попали под удар бешеной метели, была засеяна советскими минами. Снег совершенно укрыл их и снес оградительные вешки, расставленные здесь и там немецкими саперами.
Потерявшись в этой буре, которая несла пелену снега высотой три метра, одна из наших рот сослепу попала на советское минное поле. Молодой командир, бывший капитан бельгийской армии, носивший стандартную для нашей страны фамилию Дюпре, ехал впереди, когда его лошадь наступила на одну из этих дьявольских штук. Лошадь взлетела вверх на два метра и приземлилась с выпущенными кишками. Ее всадник беспомощно лежал на окровавленном снегу — ему оторвало обе ноги.
Воющая степь торжествовала победу. Нашим солдатам пришлось привязать к его раздробленным ногам два куска дерева, уложить несчастного капитана на еловые ветки и тащить прочь. Через несколько километров группа натолкнулась на заброшенную избу.
Прошли целых 26 часов, прежде чем санитарная машина притащилась на помощь к умирающему капитану. У него насчитали одиннадцать ран. Выкурив быстрыми затяжками сигарету, он попрощался с солдатами. Огромные капли пота выступили у него на лбу, когда началась агония. Он умер без единого слова сожаления, делая еще одну затяжку сигаретой.
