Павел Дворкин - Годы, вырванные из жизни
По команде конвоя вся бригада легла на землю. Прибыл разводящий, тяжело раненого Лисина увезли. Пуля пробила ему таз и область паха. К счастью, он выжил. Через год я встретил его на другом лагпункте. Он стал инвалидом.
Не могу забыть и такой случай. Недалеко от нашей бригады работала другая бригада под началом молодого человека, бывшего военного по фамилии Давыдов. После перекура по команде «встать и продолжить работу» все члены этой бригады поднялись, кроме одного, сидевшего на пеньке и курившего закрутку. Стрелок обратился к нему: «Почему не встаешь?». «Докурю, встану». «Встать, говорю, — закричал стрелок, — иначе расстреляю как врага народа!». И на глазах всех нас (в двух наших бригадах было около 100 человек) дослал патрон в ствол винтовки. Заключенный сидел и продолжал курить. «Не встану, пока не докурю, стреляй», — сказал он стрелку. Опасаясь, что этот диалог может окончиться расстрелом, все потребовали от Давыдова, чтобы он как бригадир вмешался в это дело. Давыдов заслонил собой заключенного, который, докурив папиросу, встал и приступил к работе. Этот стрелок охотился и за мной. Дело было глубокой осенью 1939 года. Шли беспрерывные дожди. При входе в зону на воротах висело полотнище с издевательской надписью: «На тракте нет дождя». Все бригады выходили на работу, занимались засыпкой грунта на полотно тракта. Работа вообще не из легких, а после дождя в особенности. Чтобы лопата входила в грунт, ее часто приходилось подогревать на огне костра. После десятичасового рабочего дня все бригады строились, выслушивали очередную «молитву» конвоя (так мы называли его предупредительные слова) и двигались к лагпункту. Идти было легче по обочине полотна тракта, где было сухо, но конвоиры загоняли нас на середину полотна в самую грязь, непролазную, липкую. А сами шли по обочине тракта. Я был обут во вконец разношенные ботинки (их в лагере иронически называли «32 срока»). И вот однажды, следую после работы в лагпункт, правая моя нога попала в густой грунт. Пока я вытаскивал ногу, бригада ушла вперед. Стрелок крикнул: «Что отстаешь, я вот тебе сейчас покажу» и щелкнул затвором. Я рванул ногу, и вся подошва осталась в грязи. Стал догонять бригаду. На ходу расшнуровал другой ботинок, снял с ноги и с двумя ботинками в руках, босой, пробрался в середину бригады. Так я босиком дошел до лагпункта по холодному полотну тракта. Думал, что обязательно простужусь, заболею воспалением легких, отправят меня в сангородок, вырвусь хоть на время из этого ада. Вечером пошел в амбулаторию. Смерили температуру — нормальная. Не сбылись мои мечты о больнице и отдыхе. Ботинки заменили и снова отправили меня н а работу.
Однажды небольшая группа заключенных, состоявшая из военных, совершила побег с места работы. Через 2 дня часть из них была задержана, а остальные убиты в тайге. Беглецов посадили у ворот вахты для нашего обозрения и острастки. Это было страшное зрелище. Вместо одежды на искусанных собаками телах висели лохмотья. Лица, руки, ноги были превращены в кровавое месиво. Когда заключенные выходили на работу, командир взвода произнес речь, в которой предупредил, что всех, кто попытается бежать, постигнет такая же участь. Беглецов потом судили и добавили им еще по 5 лет.
Поимке беглецов помогали местные жители, которые получили по одному пуду муки и 25 руб. деньгами за каждую голову. Бывали случаи, когда местные таежники убивали заключенных, зная, что за это их не только не накажут, а, напротив, вознаградят.
Но вернусь к своему рассказу. Итак, мы прибыли в лагерный пункт № 8. Здесь было 3 больших жилых барака, столько же палаток, все с двухъярусными нарами. Спали на голых досках. Постелью служила телогрейка, под голову брюки, вместо одеяла бушлат. В помещениях было по две печи, оборудованные из бочек из-под бензина, и чугунные трубы. Печи топились дровами, на протянутых жердях над печками развешивались мокрые вещи для просушки.
Кроме того, была кухня, дезокамера, изолятор. Дезокамера или, как ее называли, «вошебойка» состояла из котлована, выложенного жердями, земляного пола, дверей, потолка и крыши. Печью служила железная бочка. В самой прожарке были расположены шесты с гвоздями для развешивания одежды. Была небольшая передняя, откуда затапливали печь. Топили ее дровами, температура нагонялась до 115–120 градусов. Изолятор был построен из дерева, пол земляной, в нем несколько камер с двухъярусными нарами и карцер без нар, совершенно пустой. Грязь была в карцере чудовищная. На полу валялся всякий мусор вплоть до экскрементов. Наш этап разместили в одном из углов барака. Основные жители барака — уголовники с вожделением посматривали на наши мешочки. Уставшие от длительного этапа, потрясенные всем пережитым, мы заснули крепким сном. Утром мы обнаружили, что все содержимое в наших и до того тощих сумках исчезло. Ясно, что все эти «друзья народа» нас обчистили. Жаловаться начальству было бесполезно, ибо, как я уже говорил, вся внутренняя администрация лагпункта были уголовники.
Как-то осенью 1939 года на наш лагпункт приехал зам. начальника тракта, и я решил к нему обратиться с жалобой, что нам, недавно прибывшим заключенным, занижают фактическую выработку и урезают нормы хлеба и пайка. Он меня любезно выслушал, пообещал, что будут приняты меры. Но стоили ему уехать, как вечером меня вызвал нарядчик-уголовник с хулиганской физиономией и заявил:
— За то, что ты ходил жаловаться, будешь очень жалеть.
Действительно, после этого разговора, в продолжение 4 месяцев я получал в день только 400 граммов хлеба, хотя вырабатывал норму более чем на 100 %. Я начал худеть. Вошел в силу бандитский закон лагерной уголовной администрации о том, чтобы недовольных «доводить», т. е. лишать еды, урезать пайки, загружать непосильной работой. В результате такого «доведения» человек медленно угасал, как свеча. Жаловаться высшему начальству было бесполезно, т. к. начальник тракта Яцковский даже не хотел и слушать что-либо плохое о его «опричнине». Этот Яцковский, посетив нас на следующее утро после нашего прибытия в лагерь, разговаривал с нами в издевательском тоне и вновь подтвердил, что все мы, независимо от квалификации и профессии, будем использованы только на тяжелой физической работе на строительстве тракта.
На вопрос об использовании врачей Яцковский снова повторил и здесь, что у него свои лекпомы. Вот об этих лекпомах, которые должны были следить за нашим здоровьем, я хочу рассказать подробно. В роли таких лекпомов, вернее, чеховских «эскулапов» выступали безграмотные ротные фельдшера царской армии, ветеринарные фельдшера или просто аферисты, не имевшие понятия о медицине и дававшие больным во всех случаях или порошок аспирина, или ложку белой глины. Эти бандиты в белых халатах, с молчаливого согласия «держиморды» Яцковского, загубили и отправили в могилы не одну тысячу людей и за свои злодеяния получали от начальства премии.
