Александр Авдеенко - Следопыт
Входим в полутемный сарай, набитый сеном, и видим соломорезку, а на ней — большую поливанную чашку и пять деревянных ложек. Ясная картина! Только что отобедали дорогие гости и теперь, наверное, отдыхают. Где же они устроились?
Я бросаю беглый взгляд направо и налево, на вороха соломы. И тут же слышу щелк запала гранаты и душераздирающий вопль Нестерова:
— Са-а-а-а-а-шка!
Не столько предостерегающий крик моего напарника, сколько характерный звук взведенной гранаты подействовал на меня. Всякий солдат, провоевавший на фронте, хорошо знает, что ему полагается делать вот в такие критические секунды. Если хочешь остаться живым, не зевай: изворачивайся ужом, подпрыгивай как горный козел и лети как пуля. Я выскочил из сарая вместе с Джеком, упал на землю вниз лицом. Все было сделано вовремя. В то же мгновение там, где мы были несколько секунд назад, взорвалась граната. Мимо! Живы! Невредимы!
Как раз к этому времени, к началу боя подоспела вся наша группа преследования. Мы окружили сарай.
— Выходи по одному! — приказал капитан Приходько.
Не выходят ни по одному, ни гуртом. Молчат. Капитан повторяет приказ:
— Выходи! Если через две минуты не сложите оружие…
Нарушители не ждут, пока истекут две ультимативные минуты. Открывают стрельбу. И автоматы и ручной пулемет бьют туда, откуда отдавал свой приказ Приходько. Мы ответили. Трассирующие пули подожгли клуню. Огонь и густой белый дым наполнили двор. Стало нестерпимо жарко. Мы с Джеком отползли подальше, на огород. Огонь набирал силу. В сарае начали рваться боеприпасы. Запахло паленым.
— Прекратить стрельбу! — голосом, который можно было услышать и под землей, приказал капитан Приходько. И, немного помолчав, добавил, уже не для нас, а для нарушителей: — Выходите во двор, если не хотите сгореть живьем.
Молчат. Не желают сдаваться. Или уже задохлись в дыму?
Я лежал с Джеком в зеленой густой кукурузе, смотрел на сарай. И опять оплошал. Я был уверен, что все уже кончено, и автомат отложил в сторону. Было такое некрасивое дело, было, каюсь. Не сразу я стал таким Смолиным, какого в кинокартине «Над Тиссой» и по телевизору показывают. Не один год прошел, прежде чем пограничного ума-разума набрался. Пожалуйста, не вычеркивайте из моего рассказа это место, когда будете писать книгу. Обещаете? Вот спасибо. Ну! Лежали мы в кукурузе, смотрели на огонь. Джек сделал стойку, насторожился, подал мне знак. Прямо из пожарного пекла, весь в дыму, выползает лохматый и бородатый мужик. Да не кое-как. Ловко, быстро, по-змеиному. Я поднял пистолет, прицелился и выстрелил. Попал. Дернулся нарушитель. Ранен, но не смертельно: послал он мне встречные пули из маузера. Одну, другую, третью. А я ему не отвечаю: перекосило патрон в стволе. Ругаюсь, силюсь ввести оружие в строй, а про то, что автомат рядом со мной лежит, забыл. Виноват, конечно, но достоин и сочувствия. Первый бой принял на границе, с первым нарушителем столкнулся. Через такое проходят все, почти все новички.
Эта моя схватка в деревне Гича была бы первой и последней, если бы не напарник Нестеров. Он доконал автоматной очередью маузериста. Подошли мы к нему, повернули, постояли над ним. Голова косматая, морда опухшая, заросшая до ушей жестким волосом. Не хватает двух передних зубов. На плечах драная, прожженная в нескольких местах телогрейка. На ногах хромовые, с твердыми лакированными голенищами офицерские сапоги немецкого пошива. На левой руке на указательном пальце толстое золотое кольцо.
Клуня сгорела дотла. Мы нашли в золе останки еще четверых. И обгоревшие до ржавчины железные части автоматов и ручного пулемета. Ни фамилии, ни имени, ни места рождения, откуда и куда шли — ничего этого не установили. Безымянные. Без роду и племени.
Да, я забыл сказать, как вел себя Джек в разгар этой операции. Как только взорвалась вражеская граната, он весь ощетинился и стал злобно лаять на сарай. Мы стреляли, а он лаял. Бушует огонь, трещат, падают деревянные балки, а он все лает. До хрипоты налаялся. Присмирел, подобрел, когда обнюхал обугленное железо и кости. Очень был доволен. Всю обратную дорогу искал моего взгляда, прижимался к моей ноге, руку лизал. И я готов был лизать ему лапу. Честное слово. Любил я его и раньше, но в ту боевую ночь я прикипел к нему сердцем. Убедился, что он не подведет ни меня, ни границу. Товарищ! Помощник! Друг! Телохранитель! Сторож! Мои глаза и уши. Мои руки и ноги. Что? Следопыт очеловечивает животное? Да разве Джек животное? Замечательное существо. Только говорить не умел, а все остальное делал как бог.
После случая в деревне Гича Джека стали приглашать на все заставы нашего отряда. Где прорыв — нас туда бросают. И покатилось, завертелось наше с Джеком колесо от Рава-Русской до самых Карпат и Закарпатья. Вдоль всей западной границы. Везде нас знали. Особенно гордился своим крестником начальник службы собак отряда товарищ Николаев. Очень и очень радовался, что «старик» оправдал его надежды. Много мы с Джеком обезвредили нарушителей, но никогда не забывали первых. Хороший был у нас почин.
Здесь я вторгаюсь в рассказ Смолина.
— И все пятеро были записаны на ваш счет?
— Ну! Так почему-то решил начальник отряда. Неправильно. Мы воевали всей заставой. Общие они, нарушители.
— Очень правильно сделал ваш начальник, дорогой Саша. Кто встал на след и распутал его? Кто пробивался к логову диверсантов? Кто указал заставе цель?
Смолин смотрит на меня своими серыми ясными глазами, тихо и лукаво улыбается. Чувствую, он не соглашается со мной, но не возражает ни единым словом. Далеко он отсюда, от наших дней. Вспоминает молодость — и счастлив. Молчит — и наслаждается мыслями.
Я люблю людей, которые умеют силой своего сердца и ума перерабатывать любые самые тяжелые жизненные впечатления в цветы и мед жизни. Смолин принадлежит к этой редчайшей категории. Все, что ни делал он в своей солдатской жизни, он теперь воспринимает как свое славное прошлое.
И правильно. Жизнь есть подвиг.
Вот и дождались мы, брат, с тобой долгожданной победы. Дожили! Дошли! Долетели! Оглянись назад, где мы были. На ледяных перевалах Главного Кавказе кого хребта. В калмыцких степях. На Тереке. На Волге. Под Москвой. Под Ленинградом. Под Мурманском. И куда попали сегодня, в День Победы! В Берлин! В Будапешт. В Белград. В Бухарест. В Вену. В Прагу. В Варшаву. На берега Одера, Дуная, Влтавы. К теплому, Адриатическому морю пробились.
Стихами, брат, надо было бы писать это письмо, а не обыкновенными словами.
Поздравляю тебя, Витя, с великим днем. Представляю, как ликуешь сегодня ты и весь твой завод, снабжавший фронт своими машинами. Празднуем и мы, пограничники. Но на свой лад, конечно. Я, например, всю ночь с 8 до 9 провел на границе. Дождь и ветер исхлестали до костей. Еще и теперь, хотя на заставе тепло, дрожу, как цуцик.
