Светлана Алексиевич - У войны - не женское лицо
Не послушалась, поползла. Нашла раненого, тащила его восемь часов, привязав ремнем за руку. Приволокла живого. Командир узнал, объявил сгоряча пять суток ареста за самовольную отлучку. А заместитель командира полка отреагировал по-другому: "Заслуживает награды". Я понимала их обоих...
В девятнадцать лет у меня была медаль "За отвагу". В девятнадцать лет поседела. В девятнадцать лет в последнем бою были прострелены оба легких, вторая пуля прошла между двух позвонков. Парализовало ноги, и меня посчитали убитой... Когда я приехала домой, сестра показала мне похоронку!.."
Рассказывает Альбина Александровна Гантимурова, старший сержант, разведчица:
"Маму свою я не помню, остались в памяти только очертания ее. Когда мамы не стало, мне было три года. Отец служил на Дальнем Востоке, был кадровый военный. Научил меня кататься на лошади. Это было самое сильное впечатление детства. Отец очень не хотел, чтобы я выросла кисейной барышней. В Ленинграде, я себя помню с пять лет, жила с тетей. А тетя моя в русско-японскую войну была сестрой милосердия.
Какая я была в детстве? На спор прыгала со второго этажа школы. Любила футбол, всегда вратарем у мальчишек была. Когда началась финская война, без конца убегала на финскую войну. А в сорок первом как раз окончила семь классов и успела отдать документы в техникум. Тетя плачет: "Война!", а я обрадовалась, что пойду на фронт, смогу проявить себя. Откуда я знала, что такое кровь?
Когда формировалась первая гвардейская дивизия народного ополчения, нас, несколько девчонок, взяли в медсанбат.
Позвонила тете:
- Ухожу на фронт.
На другом конце провода мне ответили:
- Марш домой! Обед уже простыл.
Я повесила трубку.
Потом мне ее было жалко. Потом началась блокада, а она осталась одна. Старенькая.
Помню, отпустили меня в город. Прежде чем пойти к тете, я зашла в магазин. До войны страшно любила конфеты. Говорю:
- Дайте мне конфет.
Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что такое карточки, что такое блокада? И тогда все люди в очереди повернулись ко мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела и думаю: "Когда я дорасту до этой винтовки?"
И все вдруг стали просить, вся очередь:
- Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.
И мне дали.
На улице собирали помощь фронту. Прямо на площади на столах были большие подносы, люди шли и снимали, кто перстень золотой, кто серьги... Часы несли, деньги... Никто ничего не записывал, никто не расписывался... Женщины снимали с рук кольца обручальные. Забыть это до сих пор не могу, как и тот кулечек конфет.
И был приказ за номером двести двадцать семь - ни шагу назад! Этот приказ сразу сделал из меня взрослую.
Мы не спали сутками, столько было раненых. Однажды трое суток никто не спал. Меня послали с машиной раненых в госпиталь. Сдала раненых, назад машина ехала пустая, и я выспалась. Вернулась, как огурчик, а наши все с ног падают.
Встречаю комиссара:
- Товарищ комиссар, мне стыдно.
- Что такое?
- Я спала.
- Где?
Рассказываю ему, как отвозила раненых, как ехала назад пустая и выспалась.
- Ну и что? Молодец, что выспалась. Пусть хоть один человек будет нормальный, а то засыпают на ходу.
А мне было стыдно. И с такой совестью мы жили всю войну.
В медсанбате ко мне хорошо относились, но я хотела быть разведчицей. Сказала, что удеру на передовую, если меня не отпустят. Чуть из комсомола за то не исключили".
Два ордена Красной Звезды, два ордена Славы, две медали "За отвагу" вот неполный список ее боевых наград за войну, или, как говорит сама Альбина Александровна, "за разведку".
"Одну Славу не дотянула... Разведчики шутили: "Не хватило тебе, Альбинка, войны". Самая дорогая моя награда - первая медаль "За отвагу". Солдаты залегли. Команда: "Вперед! За Родину!", а они лежат. Опять команда, опять лежат. Я сняла шапку, чтобы видели, что я девчонка, поднялась... И они все встали, и мы пошли в бой.
Вручили мне медаль, и в тот же день мы пошли на задание. И у меня впервые в жизни случилось... Наше... Женское... Увидела я у себя кровь, как заору:
- Меня ранило...
В разведке с нами был фельдшер, уже пожилой мужчина. Он ко мне:
- Куда ранило?
- Не знаю куда... Но кровь...
Мне он, как отец, все рассказал.
Я ходила в разведку после войны лет пятнадцать. Каждую ночь... И сны такие: то у меня автомат отказал, то нас окружили... Просыпаешься - зубы стучат.
Кончилась война, у меня было три желания: первое - наконец я не буду ползать на животе, а стану ездить на троллейбусе, второе - купить и съесть целый белый батон, третье - выспаться в белой постели и чтобы простыни хрустели".
Из воспоминаний зенитчицы Валентины Павловны Максимчук:
"В полдень двадцать восьмого июня сорок первого мы, студенты пединститута, собрались во дворе типографии. Сбор был недолгим. Вышли из города по старой Смоленской дороге в направлении города Красное. Соблюдая осторожность, шли отдельными группами. К концу дня жара спала, идти стало легче, пошли быстрее, не оглядываясь. Дошли до места привала, и только теперь взглянули на восток. Половина неба была охвачена багровым заревом, с расстояния сорока километров казалось, что оно заняло весь город. Ясно стало, что не десять и не сто домов горят. Горит весь Смоленск...
Было у меня новое, такое воздушное платье с оборочками. Нравилось он Вере, моей подружке. Несколько раз она его примеряла. Я обещала подарить его ей на свадьбу. Замуж она собиралась. И парень хороший был.
А тут война вдруг, Уходим на окопы. Вещи свои в общежитии сдаем коменданту. А как же платье? "Возьми, Вера", - говорила я, когда мы уходили из города.
Не взяла. Сгорело в том зареве платье.
Все время мы шли и оборачивались. Казалось, что нам печет в спину. Всю ночь не останавливались, а с рассветом вышли на работу. Сказали нам рыть противотанковые рвы. Семь метров отвесная стена и три с половиной метра вглубь. Копаю, а лопата огнем горит, песок кажется красным. Стоит перед глазами наш дом с цветами и сиренью...
Жили мы в шалашах на заливном лугу между двух рек. Жара и сырость. Комаров тьма. Перед сном выкурим их из шалашей, а с рассветом все равно просачиваются, спокойно не поспишь.
Увезли меня оттуда в санчасть. Там на полу впокат мы лежали, Много нас заболело тогда. Температура высокая. Озноб. Лежу на полу - плачу. Открылась дверь в палату, доктор с порога (дальше и пройти нельзя было, матрацы вплотную лежали) говорит: "Иванова, плазмодий в крови". Это у меня, значит.
Она не знала, что для меня страха большего не было, чем этот плазмодий, с того раза, как я о нем в учебнике еще в шестом классе прочитала. А тут репродуктор заиграл: "Вставай, страна огромная..." Впервые я тогда услышала эту песню.
