Григорий Пенежко - Записки советского офицера
- Понимаешь, - кричит мне в ухо Кривуля, -- когда она показала мне свой дом, я не будь дурак: танк в сторонке оставил - и к соседям. Одна женщина говорит: "Видела я ее у соседа, дней пять как заявилась. Сосед сказывал, сродственница его из Львова". Я к другому соседу. "Нет, - говорит, - не знаю такой, У соседа дочери-то ровно не бывало". Тогда я подкатываю прямёхонько ко двору, вызываю хозяев, а десантникам приказываю осмотреть сарай, чердак, ямы. Хозяин увидел нашу кралю, рассыпается в благодарностях: "Спасибо, что дочку подвезли", а краля смотрит десантникам вслед, гляжу - белее белого стала. Десантники выскакивают из сарая, кричат мне: "Убитые здесь!" Нашли трёх убитых красноармейцев, из их же полка. "Извиняюсь, - говорю я красотке, - придётся, мадам, связать ваши руки". А папашу её названного отвели ребята в сарай, произвели дознание и именем советской власти вынесли приговор. Надо было заодно и Кармен эту. Теперь возись с ней, как дурень со ступой.
- Смотри, как бы не пришлось за этого папашу отвечать по закону, сказал я Кривуле.
- Чего? - удивился он. - По закону? Да ты что... А я разве не по закону?
Жутко ехать в сторону противника по безлюдному шоссе. Сворачиваю и рожь, к рощам. Высылаю вперед дозорную машину. Она движется, маскируясь рощами.
Даю сигнал на остановку. Вдруг из ржи, точно спугнутая перепёлка, у самой моей машины выскакивает простоволосая женщина с ребёнком на руках. С диким воплем, путаясь во ржи, падая и подымаясь, она бежит к роще.
Спрыгнув с машины, я быстро догнал её. Мгновение она смотрела на меня расширенными слепыми глазами и вдруг, видимо, узнала во мне своего, советского командира, прижалась к моей груди и долго молча рыдала. Я с трудом успокоил её.
В утро, когда началась война, она была на заставе. Муж прислал ей записку: "Забери из больницы сына и как можно скорей уходи. Подожги канцелярию заставы". Канцелярию она подожгла, но едва выбежала на дорогу, как немцы показались у заставы. С трудом пробралась она в больницу, схватила на руки своего больного ребёнка и выбежала на окраину. Вот уже двое суток она бежит полями на виду у немецких танков, унося на руках пятилетнего сына, худого, как скелет, в котором едва теплится жизнь. Она ничего не пила и не ела, щёки ввалились, глаза, как у безумной, но как загораются они, когда она смотрит на больного сына!
- Немцы в трёх километрах отсюда, в селе, - говорит. - Я только-только оттуда...
Точно подтверждая её слова, из-за Буга ударили немецкие пушки. Снаряды перелетели через нас. Кривуля молча берёт у матери ребёнка и помогает ей сесть в танк. Я ничего не говорю ему. Он знает, как и я, что не имеем права этого делать, но нельзя же оставить женщину с ребёнком на поле под обстрелом немецких пушек - нет, так поступить никто из нас не в силах.
Когда мы ехали по безлюдному шоссе в сторону врага, неприятное было чувство: вот-вот притаившийся в засаде танк влепит в тебя снаряд. Как повеселели все, услыхав выстрелы противника, на лицах заиграла улыбка.
- Ага! Ага! Давай, давай! - радостно выкрикивает Гадючка при каждом выстреле вражеской пушки. - Немчура выдала себя! Боятся колбасники!
- Правильно! - поддерживает его Кривуля. - Видно, мало их, какой-нибудь передовой отряд.
- Прощупаем, - предлагает Никитин.
Меня также подмывает послать туда первый снаряд из своего нового танка, но я удерживаюсь.
Мы сворачиваем на запад, влево за рощи, и лощинками по кустарнику добираемся до ручья. Движемся вдоль ручья на северо-запад и через два-три километра при выходе из рощи натыкаемся на село. Кривуля замечает на высотке, у южной окраины села, какое-то движение, и пока я уточняю ориентировку и осматриваюсь, он уже докладывает:
- Справа на востоке немецкая пушка и охранение! Да, сомнений нет. Это немцы - и до них не больше километра. Немецкая пушка, часто окутываясь дымом, стреляет в противоположную от нас сторону. Значит, мы зашли немцам в тыл.
- Загуменки! - узнаю я село по характерной высотке, гравийной дороге и рядом извивающемуся Бугу.
С высотки вниз к домикам спускается немецкий солдат.
- Пленного взять бы! - вздыхает Кривуля. Он просит меня отпустить его с Никитиным, обещает через четверть часа быть здесь с этим солдатом.
Предложение заманчивое, мне хочется посмотреть, как они это сделают, время в запасе, кажется, есть, и я соглашаюсь.
- Следите за нами и если заметите внизу у домов суету, прикройте нас огнём, - говорит Кривуля. - Я дам чёрную ракету, - он показывает на ракетницу, которую держит в руке.
Приказав экипажу одного танка наблюдать за селом, экипажу другого назад, за выходом из рощи, зарядив пушку осколочными и поставив на взвод пулемёт, я стал следить за Кривулей и немецкой пушкой на высотке.
Мелькнувши в огороде ближайшего дома, Крив.уля и Никитин куда-то исчезли и томительно долго не обнаруживали себя. Я видел, как на высотку, к пушке, не спеша, возвращался немецкий солдат, а их всё не было.
Советуюсь с Гадючкой, не сбить ли мне пушку и не ворваться ли, пока не поздно, в деревню на розыски Кривули.
- Не спешите! Ищё успеем со своими козами на торг, - говорит Гадючка.
Наконец, вижу бегут; облегчённо вздыхаю: "слава тебе", но Гадючка, не спеша, лениво растягивая слова, невозмутимо докладывает:
- Це не воны, це немцы до нас бегут... А це воны, - добавляет он, ожичиишись.
Теперь я и сам нижу, что бегут и наши и немцы. Наши бе-гуч по нысокой пшенице. Впереди Никитин с каким-то длинным мешком на спине, который поддерживает Кривуля. I It Mu.hi бегут наперерез им в полукилометре слева, что-то крича, но не стреляя. Ясно, что немцы добегут до рощи раньше. "Ещё секунда - и немецкие артиллеристы обратят внимание на эту беготню, заметят нас, и тогда всё пропало", - решаю я, беря на перекрестие прицела пушку. Думаю: "Неужели промахну первым?" Не отрываясь от прицела, нажимаю спуск.
Облако разрыва взметнулось у самой пушки и очистило её от суетившихся возле артиллеристов. "Недолёт", - определил я и, подняв прицел на волосок, вторым снарядом опрокинул немецкую пушку.
После первого моего выстрела застучал пулемёт нашего левого танка, и внизу радостно закричал Гадючка:
- Ага! Ага! Немчура! Ось вси, ось вси ковбасники!
Теперь я перевёл свой прицел на бегущих немцев, но стрелять уже не стоило. У рощи немцы были скошены пулемётной очередью, только двое бежали назад, часто спотыкаясь и падая.
- Помогайте! - услыхал я голос запыхавшегося Кривули.
Никитин втаскивал на корму танка связанного немца. Когда из-за высотки и от моста по роще, в которой стояли наши танки, ударила немецкая артиллерия, мы на высшей передаче уже уходили обратной дорогой на Каменку. Кривуля и Никитин рассказали мне, как они взяли пленного.
