Владимир Герлах - Изменник
Долго спорили и суетились. «Переведите этому дураку, как я должен его за его идиотизм наказать», положил конец спору Галанин и долго хмурился, выслушав от нее ответ Санина: «А это уж его дело. Пусть судит как знает. Только еще раз говорю, как перед Богом: зла своим я не хотел, только немцам наше добро не хотел давать… и вот…» Немец молча слушал Веру, в его глазах светилась холодная жестокость: «Ну, хорошо, заметим, что нас он не очень любит. Перейдем теперь к последнему и кончим эту канитель. Говори теперь ты, большевистская сволочь! что скажешь в свою защиту!» обратился он к Писареву.
Писарев молча плакал, потом дрожащим голосом стал защищаться: «Я ведь не хотел, товарищи, это он все… Медведев меня заставил силой оружия… грозился расстрелять…» Галанин с презрением смотрел на дрожащего мелкой дрожью Писарева, коротко бросил: «Боишься, большевик!» — «Так что же с того, что коммунист? Разве это что нибудь доказывает. Да у нас пол города коммунисты и еще какие. Вот Столетов например… и наша учительница, что переводит и с вами сидит…» Он не успел докончить, подбежавший сзади полицейский, ударом приклада по голове свалил его на пол. Немец встал и коротко крикнул Вере: «Мне все ясно! Скажите Шаландину, чтобы он распорядился увести обвиняемых и убрали эту падаль».
***Галанин достал портсигар и угостил Шаландина и Иванова папиросами, все трое молча курили… Вера подошла к, окну и смотрела вниз на площадь, где Шмит продолжал объясняться с мальчишками, в то время как мимо них повели арестованных и протащили по земле все еще бесчувственного Писарева.
Шаландин подошел к Вере: «Вы, Вера Кузьминична, скажите немцу, что жена Санина была уже дважды у меня, в ногах валялась и сейчас опять дожидается в коридоре. Пусть все таки помилует этого дурака… пожалуйста, постарайтесь уговорить его!» И Вера сначала робко, потом все смелее принялась защищать сначала Санина, а потом, увлекшись всех троих арестованных: «…Вы все таки должны их пожалеть… они ведь русские и исполняли только полученный ими приказ… Разве вы, немцы, на их месте не поступили точно также?»
Галанин внимательно посмотрел ей в глаза: «Вот как? Они получили приказ? А от кого они получили этот приказ? От этого убийцы? засевшего в Кремле? Вы бы посмотрели на ваших солдат на полях сражений! они ведь тоже получили приказ защищать этого подлеца, и они сразу поняли, что этого приказа исполнять не нужно и бросают оружие и сдаются нам сотнями тысяч! И тысячу раз правы, потому что мы пришли их родину освободить от ига коммунистов. А эти, кого вы защищаете… они вредят вам же и почему? да потому что они тоже преступники, такие же как и их Сталин… вот кого вы защищаете…» Он уже перестал владеть собой и кричал на всех стоящих у стола: «Вы все здесь одинаковы… покрываете преступников… но я этого не допущу и приказываю немедленно повесить их всех троих, чтобы другим не было повадно». Его лицо было бледно, губы прыгали, Вера смотрела с ужасом на страшное перекошенное гримасой ярости лицо, на судорожно дергающийся рот, схватилась за голову: «Я не могу больше переводить этому палачу, чудовищу… его убить надо, как вы все можете терпеть?» и выбежала из комнаты. Галанин было бросился за ней, передумав вернулся к столу, дрожащими руками достал портсигар, закурил папиросу и, судорожно затянувшись, выпустил клуб дыма в потолок посмотрел на испуганных Иванова и Шаландина и, вдруг весело рассмеялся, глядя на него смеялись и пришедшие в себя русские.
Шаландин пытался объяснить: «Вера убежала… понимаете, она совсем девочка и вы ее напугали вашим криком, да и нас тоже. Ах, черт возьми… он ведь ни хрена не понимает. Иван Васильевич, выручайте, дорогой! Вы все таки человек с высшим образованием, постарайтесь ему, дураку растолковать…» — «Попробую, но только, голубчик, забыл я основательно, не знаю, что получится…» он решительно взялся переводить: «Вера ист гут, абер хир…» он постучал пальцем себя по лбу. — «Вера ист дум», согласился Галанин, достав из кармана маленькую книжку, он ее быстро перелистал: «Дура… ну… будем судить… как по русску… да… начинаем…»
***Дом, где жила Вера, находился на окраине города в тихом переулке, где за длинными, нескончаемыми заборами, зеленели деревья садов, которыми славился на всю область город К. Калитка вела в большой двор, в глубине которого стоял низкий деревянный дом в тени яблонь и вишень, в стороне у забора сарай, в стороне колодезь с скрипучим колесом.
Вера вошла в темную переднюю, всю уставленную кадками и горшками, отсюда в открытую дверь было видно как пожилая, худая женщина, стоя на скамейке в углу большой светлой комнаты что-то тщательно завешивала на стене полотенцем. Обернувшись, она радостно встретила Веру: «Ну вот ты и вернулась. А то я уже и беспокоиться начала, все нет и нет. Прохор ушел за новостями в город, не выдержал, а я здесь одна. Как то страшно стало… улица словно вымерла. Одни сидят по погребам, другие по огородам позакопались, а храбрые вместе с Прохором к горсовету поддались. Ну рассказывай, что там творится?» Вера сняла платок, села за стол, положила голову на руки: «Устала я, тетя Маня, ох как устала!»
Тетя Маня сошла со скамейки подошла поближе, ее добрые глаза смотрели на Веру с участием: «Да, вид у тебя плохой… что там случилось еще? Господи, Господи, и откуда эта война на нашу голову взялась. Видно много у нас грехов, что Бог все нас наказывает. Пресвятая Богородица, спаси и помилуй нас грешных». Она посмотрела в угол, где в потемневшей оправе, украшенный вышитым полотенцем, светился лик Богородицы. Под ним мерцала лампадка и от движения пламени казалось, что лик двигался, то выходил вперед, то прятался в тень. Вера подняла голову и тоже посмотрела в угол, увидев икону шаловливо улыбнулась и лицо ее стало по детски задорным: «Тетя Маня, и вы ваших богов тоже из кладовки вытащили?»
Тетя Маня рассердилась: «Молчи, дура! не богов я вытащила, а нашу чистую и непорочную Деву Марию! Слава Богу, нечего больше вас комсомольцев бояться! Смотри, как она на свет Божий радуется и тебе дуре улыбается. Подожди придет твое время, будешь жалеть о твоем богохульстве, да как бы поздно не было. Ну рассказывай, что нового в городе? уехал твой немец?» Вера вспыхнула: «Что вы все твердите — твой немец! Берите, пожалуйста, себе это сокровище. Нет, не уехал! Расселся в горсовете… Сегодня кричит еще больше. Медведева, Писарева и Санина вешать собрался». — «Вешать?» испугалась тетя Маня: «Ну, Медведева с его Писаревым… тех поделом, но Санина за что? Ведь он никому зла не сделал, бедный человек! Да вы то что там смотрите? Разве не могли его уговорить, объяснить, что великий грех людей убивать!» — «Объяснить? Разве этому негодяю можно что ни-будь доказать? Разве он способен на доброе дело? Шаландин пробовал просить за Санина. Я просила его и умоляла, объясняла, что люди исполняли свой долг перед родиной. Ведь приказ товарища Сталина всем известен. Я до сих пор не могу понять, почему свои же люди арестовали этих героев и выдали на расправу этому немцу…» — «А немец что?» — «Он взбесился… на губах пена, орет, руками махает, кричит что всякий, кто исполняет приказы Сталина — преступник и его нужно повесить. Он все время был страшно грубый, хам, но такого как сегодня я в жизни не видала, даже Шаландин испугался». — «Ну а дальше?» — «Дальше? я плюнула и ушла, пусть они там сами с ним объясняются».
