Ян Веннер - Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет
Что вы собираетесь делать с материалом, над которым работаете сейчас? Чем он отличается от последней работы с Айком и Тиной Тернер?
– Не знаю. Попробую несколько направлений – некоторые из них экспериментальные. Сегодня «River Deep – Mountain High» (альбом Айка и Тины Тернер 1966 года. – Ред.) могла бы быть хитом. Думаю, когда она вышла, это было что-то вроде моего прощания. Я просто прощался и хотел немного побезумствовать, знаешь, несколько минут – четыре минуты на виниле, вот и все. Я любил все это, и я с удовольствием делал это, но я действительно не думал, что в этом было что-то особенное для публики… еще никто по-настоящему не вник в это; оно еще по-настоящему не взорвалось так, как взрывается сегодня, со всеми этими звуками, все действительно помешались на этой электронике. Сегодня «River Deep – Mountain High», вероятно, будет очень продаваемой пластинкой. Когда я сделал ее, это было невозможно. Я просто выжал из нее все, что хотел.
Видишь ли, у меня нет саунда, саунда Фила Спектора – у меня есть стиль, и мой стиль – это просто конкретный способ производства записей – в отличие от Лу Адлера и любых других продюсеров звукозаписей, которые следуют стилю артиста. Я создаю стиль и называю его саундом или стилем; я называю это стилем, потому что это способ делать определенные вещи.
Мой стиль в том, что я знаю о звукозаписи кое-что, чего другие не знают. Мне все просто и ясно, и легко делать хиты. Думаю, что логично было бы начать с лонгплея «River Deep – Mountain High» – Тина достойна того, чтобы ее услышали на этой пластинке: она была прекрасна тогда. Пластинка, которая была № 1 в Англии, достойна того, чтобы стать № 1 в Америке. Если так много людей сегодня записывают песню, значит, она готова.
Как началось ваше сотрудничество с Айком и Тиной?
– Их мне представили. Кто-то попросил меня познакомиться с ними, и они просто сразили меня. Они были потрясающие.
Вы встречались с ними в последнее время?
– Да, я видел их на Factory, да везде. Они были… ну, я всегда любил Тину. Я никогда не знал, насколько она великая. Она действительно такая же великая, как Арета. Я хочу сказать, в своей сфере она несравненна, как Джоплин, и все такое, но я не мог понять, как ее записать.
Какова, на ваш взгляд, разница между аудиторией и ее восприятием музыки сегодня и тем, что было пять лет тому назад?
– Не знаю. Сегодня все стали ужасными хипстерами. Вот что я вам скажу. Нынче по улицам разгуливают тринадцатилетние шлюхи. Пять лет назад такого и быть не могло. Не было и тринадцатилетних наркоманов. Многое сегодня стало иным. Говорю вам, весь мир перевернулся. Попросту, все сбрендили. Все носят мини-юбки, все рядятся, все читают кучу книг. Как, черт побери, справиться со всем этим? Фальшь, хипстерство, все такое. Сегодня действительно ужасно много хипстеров.
Музыкальный бизнес сильно отличается от всякого иного бизнеса. Знаешь, у Фрэнка Синатры есть хит. У Сестры Доминики, или как там ее, есть хит. Могу предъявить вам сегодня еще шесть групп, совершенно других. То есть у группы The Archies[22] есть хит одновременно с группой The Beatles. Хит ничего не значит.
Ну и кто покупает записи группы The Archies? Вот этого я не могу понять. И кто покупал все записи группы The Monkees – те же чуваки, которые скупили все записи The Rolling Stones? Если нет, значит, действительно есть так много разных покупателей… Потому что четыре миллиона, раскупившие The Monkees, и шесть миллионов, раскупившие The Beatles, – разные, но значит, десять миллионов молодых людей покупают пластинки. Значит, шансы растут. Легче попасть в точку, когда перед тобой аудитория из десяти миллионов, а не из шести.
Как идут дела с группой Checkmates?
– Еще не знаю. По-разному. Очень коммерческие записи. Хорошие записи. Легкие записи. Душевные записи. В одних есть глубина, в других нет…
А вообще перемены вас волнуют?
– Ну, то, что разрушает музыку, немного меня волнует. То есть, если бы я жил в то время, когда Бетховен потерял слух, это меня взволновало бы. Затронуло бы. Меня волнует, что есть очень плохая музыка. Я слышу, что многие диджеи говорят: «Давай выбросим это дерьмо». Я слышу, что они говорят, что развелось много дурацких групп – таких скучных. Слышу так часто, что верю в это. Если это действительно так, то да, это меня волнует. Так волнует, что я готов вновь этим заняться.
Джон Леннон
Интервьюер Ян Саймон Веннер
21 января 1971 года
Что ты думаешь о твоем альбоме «Plastic Ono Band»?
– Думаю, это лучшее из того, что я сделал. Думаю, он реальный, и в нем полностью нашло отражение мое «я», сформировавшееся на протяжении долгих лет моей жизни. «I’m a Loser», «Help!», «Straw berry Fields» – это все личные записи. Я всегда по мере возможности писал о себе. Да, мне не нравится писать песни от третьего лица, о людях, которые живут в безликих бетонных квартирах, и все такое. Мне нравится музыка от первого лица. Но из-за плохого настроения и по многим другим причинам я писал конкретно о себе только время от времени. Теперь я написал все о себе, и поэтому мне нравится эта музыка. Это – я! И никто другой. Вот почему она мне нравится. Она реальна – вот и все. Не знаю, что еще сказать, правда, и немногие правдивые песни, которые я когда-либо писал, напоминают «Help!» и «Straw berry Fields». Не могу говорить о них с ходу. Они были песнями, которые я всегда считал своими лучшими. Песнями, которые я написал на основе жизненного опыта, а не мысля себя в выдуманной ситуации, о которой пишу красивую историю. Всегда считал это фальшью, но мне случалось так делать, потому что я был завален работой или подчас так подавлен, что даже о себе не мог думать.
На этом альбоме нет практически никаких ярких образов.
– Потому что их не было у меня в голове. В ней не было никаких галлюцинаций.
«Газетных откликов» не было.
– Вообще, этим занимается Пол. Я сознательно писал стихи, и это порой нескладные стихи. Но стихи в этом альбоме лучше всех остальных моих стихов, потому что они искренние – так вот. Они дались мне легче всех остальных песен.
Йоко. Это не чушь.
Джон. Это не чушь.
Сопровождение тоже очень простое и очень минималистичное.
– Я всегда любил простой рок и ничего больше. Под влиянием наркотиков я стал сторонником психоделии, как и все мое поколение, но я, правда, люблю рок-н-ролл и лучше всего выражаю себя через рок.
Как ты сочинил ту литанию в песне «God»?
– Что еще за «литания»?
«Не верю в волшебство» – и другие фразы?
– Ну, как и многие слова, они просто родились сами собой. У меня была мысль, что «Бог – это понятие, которым мы измеряем боль»; а если у вас есть Слово, то вы просто садитесь и напеваете первый же пришедший в голову мотив, и мелодия выходит незамысловатая, потому что мне нравится такая музыка, я в ней просто купаюсь. Это складывалось у меня в голове, и я ухватился за первые три или четыре слова, а остальное просто выплеснулось. Выплескивается что угодно.
