Тамара Карсавина - Театральная улица
Мама была занята на кухне – руководила приготовлением окорока – и только иногда заходила в комнату, бабушка же сидела с нами. Она читала газету и время от времени обращалась к отцу, которого очень любила, с комментариями:
«Послушай, Платоша…» Политические новости ее не интересовали, зато она просматривала все сводки происшествий. Те или иные сообщения наводили на мысль о Нине и ее пристрастии к катанию на коньках. Бабушка ждала только несчастий от подобных развлечений.
– Она же настоящий сорванец, – говорила бабушка, – и абсолютно не боится падать, а что, если она неудачно упадет? И, боже упаси, ей придется накладывать швы на лицо, или свернет набок «фамильную гордость»?
Так бабушка называла Нинин нос, слегка напоминающий ее собственный. Над моим же носом она подсмеивалась и называла его «кнопкой». Нос Левы она считала красивым и часто говорила": «Я очень люблю мальчиков, а девчонки все плаксы», но подобные суждения не мешали ей любить меня. Бабушке нравилось, когда я ей читала, и она одобряла мои манеры. Она держалась с нами на равных, и мы обе, особенно Нина, поддразнивали ее, задавая нескромные вопросы. Особенно любили спрашивать:
– Бабушка, почему у тебя волосы белые, а шиньон черный, и зачем ты покрываешь его сеткой, так что он похож на рыбу в неводе?
И бабушка наконец объяснила, что это шиньон на каждый день, но у нее есть другой, больше гармонирующий с волосами, но его она бережет для торжественных случаев. Бабушка в свою очередь убедила нас попробовать нюхать ее табак, уверяя, что это прекрасное средство для того, чтобы глаза были ясными. Наши сильнейшие приступы кашля сначала настоящего, а затем притворного невероятно ее забавляли.
Нина была старше меня на два года. Она обожала Льва и, будучи настоящим сорванцом, всем прочим развлечениям предпочитала кулачный бой. Никогда в жизни не встречала я столь изобретательной и бескорыстной лгуньи. Со временем она превратилась в откровенную и открытую девушку, на редкость искреннюю, но, даже будучи ребенком, она никогда не лгала с целью извлечь какую-то выгоду. Она просто любила рассказывать удивительные истории, в которых всегда играла главную роль – то она скакала по степи на необъезженном жеребце, то неслась вдоль железной дороги рядом с поездом, не отставая от него.
Вечером стали гадать, растопили воск и вылили в холодную воду. Когда он застыл, подносили его к лампе и рассматривали тень, отбрасываемую им на стену. Один и тот же кусок, повернутый разными сторонами, выглядел по-разному. Чаще всего тени вообще ни на что не были похожи; но воображение помогало нам найти в них какое-то пророчество. Мой кусочек с одной стороны походил на кролика с длинными ушами, с другой – на отшельника в капюшоне.
После ужина нас, детей, отправили в постель, но мы договорились не засыпать до полуночи. Мы знали, что мама собирается гадать на зеркале, видели подготовку к этому. Как только потушили лампу и Дуняша вышла из комнаты, мы выскользнули из постелей и под предводительством Нины на цыпочках побежали по коридору к маминой комнате. Там мы по очереди пытались заглянуть в замочную скважину. Мы затаили дыхание, но, отталкивая друг друга, не могли сохранить полную тишину, мама обнаружила нас и велела немедленно идти спать.
Мое воображение в тот вечер так разыгралось, что я поверила, будто за закрытой дверью происходит ритуал какого-то колдовства. Подошла моя очередь заглянуть в замочную скважину, и я увидела сперва слабое мерцание свечей, затем по комнате метнулась огромная тень, когда мать встала, чтобы подойти к двери. Ее голос, как мне показалось, звучал совсем по-другому, и ужасная идея, будто маму подменили, наполнила меня неизъяснимым ужасом. Долго потом я лежала без сна, терзаемая страшными видениями. Мне и теперь кажется, что в гадании по зеркалу есть нечто жуткое. Одно зеркало ставится на стол перед гадающим, другое сзади. Зажигаются две свечи, превращающиеся в отражении в анфиладу огней. Нужно начинать гадать до полуночи, а в полночь, как принято считать, видение появится в зеркале. Мама рассказывала, как ее подруга однажды гадала так на зеркале в канун Рождества. Вдруг раздался крик, и ее нашли лежащей на полу в глубоком обмороке. Когда ее привели в чувство, она рассказала, что видела погребальную процессию, гроб, а в нем – самое себя. Маме в это Рождество привиделось что-то веселое, судя по ее описанию, нечто напоминающее карнавальное шествие.
Мама заставила нас читать рождественские молитвы, которые мы должны были выучить. Я с нетерпением ждала вечера, когда к нам в гости придут дети, зажгут свечи на елке и положат под нее подарки. Я даже немного нервничала – вечера не часто устраивались в нашем доме, и в то же время была польщена, так как мама сказала, что мы с Левой хозяева и должны будем позаботиться, чтобы гостям было весело, ни в коем случае нам не следовало ссориться и пререкаться из-за игрушек, которые позволят снять с елки. К нам пришли двое шумных мальчишек, школьные товарищи Левы. Сначала я немного оробела в их присутствии, но вскоре они приняли меня в свою игру – заряжать маленькую пушку горошинами и стрелять в картонный замок.
Глава 5
Занятия с отцом. – Религиозные страхи. – Экзамены. – Императорское училище
После Нового года мама всерьез приступила к устройству моего будущего. Ее аргументы вкупе с заверениями тети Веры, что у меня действительно есть способности к танцу, сломили противодействие отца (если, конечно, можно так назвать его робкие возражения).
– Что ж, пусть будет по-вашему, – сказал он. – Тогда она станет третьим поколением в нашей семье, которое взойдет на подмостки.
Его отец был провинциальным актером и драматургом.
С тех пор отец стал учить меня сам. Обычно мы занимались по вечерам, так как большую часть дня он проводил вне дома, давая уроки. Отец оказался очень требовательным учителем. И когда он сидел, наблюдая за мной и поставив, как всегда, рядом стакан чаю, в его манерах появлялась даже какая-то суровость. Под музыку его скрипки я старалась изо всех сил, но он никогда не был доволен мною, если лицо мое не покрывалось потом. Отец говорил, что, когда готовился к своему дебюту, буквально истекал кровавым потом. Аккомпанируя моим экзерсисам, он наигрывал множество мелодий – фрагменты из разных балетов и из опер «Фауст» и «Лючия ди Ламмермур», порой напевая слова. Особенно он любил «Еврейскую польку», я же чаще всего просила его сыграть «Марсельезу». Grand battement (Большой батман от battement -- биение, группа движений работающей ноги)казался мне наполовину легче, если я исполняла его под эту бравурную мелодию. Меня подстегивали резкие отцовские замечания:
