Элла Сагинадзе - Реформатор после реформ: С.Ю. Витте и российское общество. 1906–1915 годы
В завуалированной форме разговоры о зависимости министра финансов от еврейских банкиров отразились даже на страницах «Нового времени». А.С. Суворин сразу же заявил себя убежденным противником девальвации. В одной из статей он уязвил Витте, написав, что скороспелые девальвации подготовлены «финансовыми Овидиями», находящимися в зависимости от «людей денежных, поросших насквозь еврейскими традициями»[135].
Характерна реакция самого сановника на эту публикацию: в тот же день он написал Суворину письмо. Сергей Юльевич не отреагировал на саркастическое замечание в свой адрес, однако упоминание о девальвации его встревожило: «По поводу Вашего сегодняшнего письма (в “Н[овом] В[ремени]”) считаю полезным успокоить Вас, что ни о какой девальвации ныне речи нет. Признаюсь, я даже не хорошо понимаю, что подразумевалось под словом “девальвация” ‹…› если Вы ко мне пожалуете ‹…› то я Вас посвящу в эту работу и передам надлежащие документы»[136].
Все же терпимость министра к мнениям имела пределы. В апреле 1897 года Витте отправил Суворину письмо, в котором выражал негодование циркулирующими в обществе слухами, будто он в одиночку задумал реформу, а потом в спешке пытался ее провести. Он объяснял издателю «Нового времени», что действует в соответствии с проектами, которые получил от своих предшественников, а против открытого обсуждения проекта в обществе никогда не выступал и даже вынес реформу на общее обозрение до ее представления в правительственных инстанциях: «Но отдайте мне справедливость, что я с этим делом не спешу – не боюсь гласности, в какой бы форме она ни выражалась (даже обидной для С.Ю. Витте)»[137].
Больше всего министра беспокоили попытки оппонентов опорочить его имя перед императором: «…он хочет пользоваться молодостью Царя – он хочет уничтожить Царские деньги и заменить их банковскими деньгами – он поддался чарам банкиров. ‹…› Можно говорить о том ‹…› министр финансов хорош или дурен. Но для чего прибегать к подлым инсинуациям? ‹…› Ведь это прямо показывает слабость оппонентов!»[138]
Для Витте особое значение имело то, чтобы слухи были опровергнуты именно со страниц «Нового времени» – газеты, которую внимательно читал император и представители высшей бюрократии. О том, насколько важна была для Сергея Юльевича реакция Николая II на газетные публикации, свидетельствует и то, что в исключительных случаях министр применял к представителям прессы даже репрессивные меры. В апреле 1896 года Суворин записал в своем дневнике: «Министр внутренних дел Горемыкин призывал сегодня меня и говорил назидательные речи о “Маленьком письме”, помещенном в №… где я немножко осуждал девальвацию. С.Ю. Витте пожаловался…» Горемыкин пригрозил Суворину, что «примет меры». При этом, как видно из дневниковой записи Суворина, на статьи обратил внимание император: «Еще в прошлый четверг государь сказал, ‹…› что ему надоела эта болтовня о девальвации»[139].
На кого намекал Витте, говоря, что его имя хотят опорочить перед царем? Как можно предположить, речь шла прежде всего об С.Ф. Шарапове – его обвинения против министра были выдержаны в подобной стилистике: в них видны буквально текстуальные совпадения с теми обвинениями, на которые указывал Витте. В одном из недатированных писем к Суворину Шарапов настаивал: «Мы накануне государственного банкротства, ‹…› а Витте кричит va banque и, пользуясь неопытностью Царя, доводит до катастрофы…»[140]
В данном случае можно наблюдать яркий пример социального антисемитизма, когда на первый план выходил мотив экономического притеснения. Министр финансов представлялся как своего рода «жертва» евреев, объект их воздействия. Но находились и те, кто готов был объявить министра ключевой фигурой «еврейского заговора».
Серьезным доводом противников министра стало еврейское происхождение его второй жены. Сергей Юльевич был женат дважды. С первой супругой – Н.А. Спиридоновой, дочерью черниговского помещика, он познакомился в конце 1870-х годов в Одессе. Спиридонова была замужем, хотя жила отдельно, и воспитывала дочь. Витте вскоре добился у ее мужа развода. В 1890 году Сергей Юльевич овдовел.
Матильда Ивановна Лисаневич, в девичестве Нурок, крещеная еврейка, на момент знакомства с Витте в 1891 году была замужем, однако министр стал настойчиво добиваться ее расположения. Дело обросло пикантными подробностями ее развода с первым мужем, которые обсуждал весь Петербург. Сплетники утверждали, что Сергей Юльевич заплатил оскорбленному мужу 20 (по другим данным – 30) тыс. рублей и обеспечил предоставление ему казенного места с содержанием не менее 3 тыс. рублей в год в качестве отступного за согласие на развод. Витте пришлось пригрозить Лисаневичу высылкой, к решению своей проблемы он привлек министра внутренних дел Д.С. Сипягина, с которым был в приятельских отношениях. Злословили, будто царь на прошении Витте о браке оставил резолюцию: «Хоть на козе»[141]. Матильда Ивановна была решительной и твердой женщиной и имела большое влияние на своего мужа. В игорном Петербурге 1890-х годов золотые пятирублевые монеты называли «матильдами» – в честь супруги создателя золотой валюты[142].
Несмотря на все старания сановного супруга, Матильду Ивановну так и не приняли в высшем свете. Против жены министра финансов были настроены вдовствующая императрица Мария Федоровна и царствующая императрица Александра Федоровна. Сохранилось много свидетельств современников о незавидном положении семейства Витте[143]. Столичное высшее общество, само не отличавшееся чистотой нравов, по отношению к «Матильде», как ее пренебрежительно называли, было настроено предвзято и, по выражению камергера И.И. Тхоржевского, ставило ей «всякое лыко в строку»[144]. Судачили о ее небезупречном прошлом, о якобы имеющихся у жены министра любовниках… Некогда приближенный к графу журналист утверждал: «Нет петербуржца, не знающего, чем был для Вашей супруги князь Котик Оболенский»[145]. Сложно сказать, насколько эти сплетни соответствовали действительности, но у супруги Витте была вполне определенная репутация.
Если верить военному министру А.Н. Куропаткину, в 1904 году министр юстиции Н.В. Муравьев убеждал его, будто Витте, подговариваемый своей женой, «еврейкой чистой крови», заключил тесный союз с евреями и опутывает Россию: «Инспирируемый своей Матильдою, он тоже ненавидит Государя и в своей ненависти может зайти далеко. Муравьев и ранее намекал мне, что в происходящих внутри России волнениях он готов заподозрить Витте. Что он готовится, если бы была перемена царствования, захватить власть в свои руки»[146]. Согласно сведениям, приведенным в дневнике генерала Н.П. Линевича, мнение о причастности отставного к тому времени министра финансов к «еврейскому заговору» «переходило из уст в уста, все гостиные этими слухами были наполнены…»[147].
Высокопоставленные враги Витте внушали мысль о его изменнических планах императору, а еврейское происхождение супруги министра упрощало им задачу. Влиятельный среди столичной бюрократии генерал Е.В. Богданович в письме от 28 июля 1905 года убеждал царя, будто Витте, уязвленный холодностью императорской семьи к своей жене, готовит страшную месть: за унижение он «отплатит гибельным концом всей династии Романовых…». Далее Богданович прямо обвинял Витте в измене: «Он подкапывается под самодержавный трон, сам пользуясь охраною правительственной власти ‹…› играет роль Катилины. И ему мы, как древний Цицерон, готовы воскликнуть: “Иди, Сергей, к твоим тайным друзьям, чтобы всем стало наконец ясно, что ты наш явный враг”»[148].
Были и другие мнения. Граф С.Д. Шереметев записал в своем дневнике разговор с великой княгиней Елизаветой Федоровной: «…о Витте [Елизавета Федоровна] сказала, что не может соглашаться с иными, почитающими его способным к измене, – она вторила мне, что этот человек нуждается в сочувствии и привете и что без доверия он раздражен и имеет право быть оскорбленным за жену и за многое – за сухое удаление от Марии Федоровны, за холодность отношений и пр[очее]»[149].
Между тем легенда о причастности Витте к враждебному России «еврейскому заговору» тесно сливалась с масонством. В столице ходил слух о том, что в портфеле убитого Плеве якобы были найдены документы, прямо указывающие на связь Витте с масонами, – это волновало столичную публику. В одном из многочисленных доносов на Витте, датированном 1906 годом, утверждалось: «Петербург усиленно говорил о том, что в портфеле, найденном возле изуродованного трупа В.К. Плеве, будто бы лежал Всеподданнейший доклад Государю, в каковом Плеве обвинял Витте в революционной деятельности и в том, что он принадлежал к секте франкмасонов»[150].
