Мадлен Жанлис - Роза, или Палаты и хижина
Обзор книги Мадлен Жанлис - Роза, или Палаты и хижина
Жанлис Мадлен Фелисите
Роза, или Палаты и хижина[1]
(Изъ новыхъ сочиненій Г-жи. Жанлисъ)
Бѣдная и нещастная крестьянка, изнуренная усталостію, несла на рукахъ двумѣсячную дочь свою и шла тихонько по берегу Рейна, въ концѣ прекраснаго лѣтняго дня. "Ахъ! я вижу башни дворца!" сказала она: "естьли бы только могла дойти!… Принцесса милостива, добросердечна; она мать и также сама кормитъ своего младенца"…. Нещастная хотѣла итти скоро, но ступила босою ногою на острой камень, закричала и должна была сѣсть на дорогѣ подъ деревомъ. "Боже мой!" говорила она, заливаясь слезами: "я вижу дворецъ, и не могу быть тамъ!… младенецъ требуетъ пищи, а молоко изсохло въ груди моей! Мы умремъ на этомъ камнѣ, смотря на дворецъ!"…. Она рыдала; младенецъ горящимъ ртомъ своимъ искалъ ея груди, и кричалъ пронзительно. "Бѣдная невинность!" думала отчаянная мать: "естьли бы кровь и мои слезы могли питать тебя!.. Боже мой! она перестала кричать; закрыла глаза!.. Не уже ли мнѣ два раза умирать? не уже ли должна я видѣть ея смерть прежде моей смерти?.. Ахъ! кто избавитъ меня отъ жизни?"… Тутъ нещастная взглянула на быструю рѣку, которая текла близь дороги: ужасное искушеніе привело въ волненіе ея душу. Отчаяніе замѣняетъ силы: блѣдное лицо ея оживляется румянцемъ. Она прижимаетъ къ сердцу своему умирающаго младенца, который вдругъ открываетъ глаза… Мать затрепетала — отворотилась — снова могла заплакать, и взглянувъ на дворецъ, сказала: "Какъ щастливы знатные и богатые, живущіе въ изобиліи съ дѣтьми своими!.. Но они также умираютъ; одинъ Богъ будетъ всѣхъ судишь, и бѣдной крестьянинъ, можетъ быть, испугается суда Его менѣе, нежели роскошной богачъ и Князь!"…. Она прислонилась къ дереву, устремила взоръ свой на небо, и тоска ея облегчилась Божественною надеждою; чувство муки исчезало въ душѣ ея вмѣстѣ съ мыслями.
Уже смерть готовилась поразишь сію невинную жертву злощастія…. Вдругъ скачетъ по дорогѣ великолѣпная карета: въ ней сидѣла Принцесса Амелія, которая, увидѣвъ бѣдную крестьянку, закричала: "Боже мой! женщина, мать, лежитъ на землѣ какъ мертвая! Ей надобно помочь!" Кучеръ остановилъ лошадей. Любезная, чувствительная Амелія выпрыгнула; старой Камергеръ бросился за Принцессою, чтобы подать ей руку; толстая Гофмейстерина кличетъ гайдука, чтобы опереться на плечо его и вылѣзти изъ кареты; пажи, которые скакали впереди верхомъ, скачутъ назадъ… Въ семъ быстромъ движеніи забытая Гофмейстерина кричитъ, бранится; а Принцесса, подбѣжавъ къ нещастной крестьянкѣ, съ удовольствіемъ видитъ, что она растворяетъ глаза. Амелія даетъ ей нѣсколько луидоровъ. "Ахъ! это золото (говоритъ бѣдная мать) теперь безполезно: мнѣ надобно молока; у меня его нѣтъ, а дочь моя умираетъ!" "Какъ?" спрашиваетъ Амелія содрогнувшись. "Она умираетъ съ голоду," отвѣчаетъ мать. Тутъ Амелія, приведенная въ ужасъ, тронутая до глубины сердца, взглядываетъ на младенца, который напоминаетъ ей маленькаго сына, ею самою кормимаго, и который своею милою красотою еще болѣе трогаетъ ея душу. "Ахъ! живали она?" говоритъ Принцесса, беретъ руку ея, и чувствуетъ, что младенецъ тихонько жметъ у нее палецъ. "Нѣтъ, ты будешь жива!" восклицаетъ она; бросается на колѣни, рукою поддерживаетъ голову дѣвочки, и даетъ ей грудь свою.
"Ахъ, сударыня!" сказала крестьянка, поднимая руки къ небу, и не могла говорить болѣе, сладкія слезы живѣйшей благодарности оросили ея лицо. Она не въ силахъ была выразишь своей признательности, и лучше хотѣла молить Небо о добродѣтельной героинѣ, нежели словами благодарить ее [2].
Между тѣмъ младенецъ оживалъ на груди Амеліиной. Свидѣтели сей трогательной сцены смотрѣли въ безмолвіи и съ удивленіемъ; одна толстая Гофмейстерина скучала въ каретѣ и не видала ничего: пажи, старой Камергеръ и слуги закрывали отъ нее Принцессу.
Можно ли описать радость матери и Амеліи, когда младенецъ началъ видимо приходить въ силы, и когда живая краска показалась на лицѣ его? Минутъ черезъ двадцать онъ насытился, приподнялъ голову, взглянулъ на Амелію и улыбнулся…. Принцесса, заливаясь слезами, поцѣловала его, встала и сказала: "поѣдемъ скорѣе домой., чтобы помочь бѣдной матери; донесите ее до кареты." Тутъ гайдукъ взялъ и повелъ больную за Принцессою, которая несла на рукахъ младенца, и сѣвъ въ карету, посадила крестьянку рядомъ съ собою, къ великому изумленію Гофмейстерины, принужденной уступить ей мѣсто свое. Старой Камергеръ сѣлъ на козлы — и такимъ образомъ поѣхали въ городъ.
Баронесса Клакенбергъ, Гофмейстерина, была въ осьмомъ-надесять вѣкѣ едва ли не болѣе всѣхъ другихъ привязана къ обыкновеніямъ; она думала, что ни въ какомъ случаѣ не должно отходить отъ нихъ, и сіе важное правило могло, по ея мнѣнію, быть единственнымъ для воспитанія знатныхъ молодыхъ людей: правило конечно мудрое, но не совсѣмъ новое, хотя Баронесса Клакенбергъ и присвоивала себѣ честь такого великаго изобрѣтенія при Дворѣ N. N.
Изумленіе Баронессы еще увеличилось, когда она свѣдала, что Амелія кормила своею грудью крестьянскаго младенца. Это странно, очень странно! говорила или думала она во всю дорогу. Между тѣмъ пріѣхали ко дворцу. Тамъ отвели особливую комнату для бѣдной крестьянки, положили ее на постелю, я сыскали женщину, которая взялась кормить ея дочь. Принцесса, исполнивъ законъ благодѣтельности, вошла въ свои комнаты и съ неописанною радостію взглянула на колыбель сына. "Я спасла чужаго младенца," думала она: "Богъ конечно спасетъ и моего!" Сынъ ея проснулся и закричалъ: Амелія, взявъ его на руки, сказала: "Милой другъ!. я заставила тебя раздѣлить пищу свою съ жертвою бѣдности, и надѣюсь, что этотъ случай предзнаменуетъ добродѣтель совершенныхъ лѣтъ твоихъ, когда ты будешь въ состояніи помогать нищетѣ. Что принадлежитъ до меня, то я слѣдовала одному движенію материнской любви, представивъ тебя въ этомъ бѣдномъ младенцѣ: ты въ образѣ нещастной говорилъ моему сердцу."
Въ самую ту минуту, какъ нѣжная Амелія съ восторгомъ глядѣла на сына своего, вошелъ къ ней мужъ ея, которой возвратился съ охоты. Онъ былъ доброй Принцъ, какъ говорятъ въ Германіи: то есть, не гордъ, не спесивъ; на улицѣ и за городомъ кланялся всякому мужику; а во дворцѣ говорилъ ласково съ придворными и весьма учтиво съ женщинами; всегда улыбался, часто хохоталъ, и всѣ на свѣтѣ хвалили его чрезмѣрную милость. Но эта милость не имѣла уже никакихъ дальнѣйшихъ слѣдствій: доброй Принцъ не давалъ ничего, любилъ одного себя, никогда не читалъ, ѣздилъ съ собаками, и всякой день часовъ по пяти сидѣлъ за столомъ. Однакожъ, естьли любимецъ его, Графъ Секендорфъ, совѣтовалъ ему сдѣлать иногда доброе дѣло (что, правду сказать, бывало очень рѣдко), то Принцъ соглашался, и всѣ Нѣмецкія газеты слагали въ такомъ случаѣ благодѣтельность Его Свѣтлости. Мудрено ли, что онъ и Самъ повѣрилъ наконецъ газетамъ и вообразилъ себя лучшимъ изъ Князей Нѣмецкихъ?
