Илья Виницкий - Дом толкователя
Обзор книги Илья Виницкий - Дом толкователя
Виницкий Илья Юрьевич
Дом толкователя: Поэтическая семантика и историческое воображение В. А. Жуковского
От автора
Моим родителям
Юрию Даниловичу Виницкому и Марии Израилевне Матецкой
«Истолкование есть искусство», — писан Фридрих Шлейермахер. Не могу судить, насколько мне удалось овладеть этим искусством, но признаюсь, что истолкование произведений Жуковского — особое удовольствие. Может быть, поэтому я так долго и писал эту книгу — хотел удовольствие растянуть. Я исходил из того, что традиционное представление о произведениях поэта как «таинственных видениях» его внутреннего мира, оторванных от исторической жизни, антиисторично и антиромантично. Пресловутый лирический эскапизм Жуковского (столь противоречащий его постоянному интересу к современной истории и историософии) был особой формой переживания исторического процесса, характерной для романтического мироощущения. Поэзия для Жуковского была способом преодоления современной истории путем ее символического истолкования в провиденциальном плане. Отсюда исследование исторического воображения Жуковского позволяет не только по-новому осмыслить ряд его произведений, в том числе и хрестоматийно известных, но и глубже понять особенности романтического мироощущения поэта в его зависимости от динамики исторического процесса.
Время работы над книгой совпало с «замечательным десятилетием» в науке о Жуковском: новаторские исследования А. С. Немзера, О. А. Проскурина, А. Л. Зорина, Л. H. Киселевой, О. Б. Лебедевой, А. С. Янушкевича, Е. Э. Ляминой и Н. Н. Самовер; выход первых томов Полного собрания сочинений поэта с новыми текстами и комментариями, совсем свежий тартуский сборник, посвященный Жуковскому. Все это требовало от автора постоянного осмысления, соотнесения с собственными взглядами, их коррекции и развития. В определенном смысле предлагаемая книга — результат «внутреннего диалога» с коллегами по цеху.
Хочу поблагодарить всех тех, чья деятельная помощь и дружеское участие способствовали завершению книги: мою жену Светлану, коллег и друзей М. Г. Альтшуллера, Е. Н. Дрыжакову, Хелену Гощило, Эмили и Оскара Сванов, Нину Перлину, В. И. Коровина, Бена Рифкина, Карен Эванс-Ромейн, Эндрю Вахтела, Сергея Давыдова, Лену Фриман, Кевина Платта и Карину Сотник. Я также благодарен своим студентам и аспирантам, в общении с которыми оттачивались основные положения книги. Выражаю искреннюю признательность Илье Кукулину и Марии Майофис, распознавшим в ряде статей, опубликованных в «Новом литературном обозрении», очерк будущей книги и, по сути, инициировавшим публикацию последней. Главы, появлявшиеся ранее в печати, были существенным образом расширены и переработаны для настоящего издания. Эту книгу я смог закончить благодаря предоставленному мне Пенсильванским университетом академическому отпуску (спасибо профессору Платту!). Наконец, особую благодарность приношу моим родителям, подарившим мне то незабываемое чувство дома, которое помогает глубже понять поэзию домолюбивого странствователя Жуковского.
Введение. Поэзия и История в творчестве В. А. Жуковского
Неге I have seen things rare and profitable:
Things pleasant; dreadful things — to make me stable
In what i have begun to take in hand:
Then let me think on them, and understand
Wherefore they showed me were; and let me be
Thankful, О good INTERPRETER, to thee.
John Bunyan. «Pilgrim’s Progress»…горница почти квадратная. С одной стороны два окна и зеркало, перед которым бюст покойной прусской королевы, прекрасное лицо и хорошо сделано. Она представлена сонною. На другой стене картины Фридриха. Посередине большая: ночь, луна и под нею сова. По полету видно, что она видит: в расположении всей картины видна душа поэта. Вторая картина: ночь, море и на берегу обломки трех якорей. Третья картина: вечер, солнце только что зашло, и Запад еще золотой, остальное небо, нежно-лазуревое, сливается с горою такого же цвета… Между дверью и окном Мадонна с Рафаэлевой — чей-то подарок. Две стены комнаты занимает угловой диван, подле которого большой круглый стол — подарок прусского принца. Он сам разрисовал его.
Иван Киреевский. «Описание кабинета В. А. Жуковского в Шепелевском доме в 1830 году»Христиан, герой «Странствований пилигрима» Джона Беньяна, в самом начале своего путешествия в Небесный Град посещает удивительный дом Толкователя (Interpreter’s House). Гостеприимный хозяин проводит его по таинственным комнатам своего дома, разъясняя символическое и душеполезное значение каждой. «О коль удивительные вещи глазам моим представляются! — в восторге восклицает Христиан, покидая дом Толкователя. — И коликия в местах сих находятся чудеса! Сколь ужаса тут и печали! Сколь радости и счастия на подкрепление грешника, да не ослабеет на пути! О достойный Истолкователь, толь мудро наставляющий меня! Почто не в силах воздать я тебе за толь совершенное благодеяние и познать действительно превосходное твое знание» (Беньян: 33). Этот монолог Христиана (в оригинале он дается в стихах) мы избрали эпиграфом к книге, посвященной творчеству В. А. Жуковского (1783–1852) — поэта, переводчика, автора «ужасных» баллад и печальных элегий, создателя первой в истории русской культуры религиозной философии искусства. Его творчество в самом деле может быть уподоблено чудесному дому, открывающему «для немногих» свои тайны: «Все в жизни к великому средство; // И горесть, и радость — все к цели одной: // Хвала жизнедавцу — Зевесу!» (Жуковский: I, 384).
В истории русской культуры Жуковский был именно Толкователем — немецкой и английской предромантической и романтической поэзии, европейской культуры, романтического пейзажа, «душевной жизни» русского двора, провиденциального значения поэзии и русской монархии, таинственного смысла современной истории. При этом вся его разнородная творческая деятельность мыслилась им как единое поэтическое служение божественной истине. Не случайно в сформулированной им в конце жизни религиозно-эстетической теодицее Поэт выступает именно как герменевт (зд. толкователь и посланник) Бога: «Творец вложил свой дух в творение: поэт, его посланник, ищет, находит и открывает другим повсеместное присутствие духа Божия» (Жуковский 1985: 333). «Он снял покров со всего, — писал вскоре после смерти Жуковского его восторженный почитатель Петр Плетнев. — В его храме зажглись свечи на алтарях божеств всех народов древнего и нового мира» (Жуковский 1999: 375). Знаменательно, что в русской литературной мифологии первой половины XIX века рабочий кабинет Жуковского (в шепелевском доме, Кремле, вернейском или дюссельдорфском домиках) символизировал своеобразный храм русской поэзии, ее средоточие и источник (именно так описывали свои «провиденциальные» визиты к старшему поэту Пушкин и Гоголь, Плетнев и Погодин, Киреевский и Тютчев). «И по сию пору, — говорил в конце жизни В. К. Кюхельбекер, — с наслаждением вспоминаю тот благоговейный трепет, с каким осматривал я его мебель, его книги, его кабинет, то святилище, где в то время создавал он своего чудно-прекрасного „Вадима“» (Жуковский 1999: 303).
