Татьяна Бирюкова - Москвичи и москвички. Истории старого города
Обзор книги Татьяна Бирюкова - Москвичи и москвички. Истории старого города
Татьяна Бирюкова
МОСКВИЧИ И МОСКВИЧКИ
Истории старого города
Предисловие
Среди русских пословиц есть такая: «С родной стороны и ворона мила». В ней заключена добрая мысль об отечестве, о местности, в которой случилось человеку родиться или жить.
Будучи москвичкой с самых первых своих дней, не могу быть равнодушной к судьбе моего города. Более всего интересуюсь буднями его обывателей в те времена, когда древнюю столицу величали многозначно: Москва-матушка, Православная столица, Белокаменная, Златоглавая, Царелюбивая, Словоохотливая, Хлебосольная.
Говаривали, что «Москва из книг сложена». И, живя в нашем городе, не переворачивать прочитанные страницы «везде и всюду» (дома, в библиотеке, в аудиториях, в транспорте) — просто невозможно. Мой любимый приют для такого занятия — залы Исторической библиотеки (ГПИБ).
Фонды дореволюционных книг и периодических изданий стали для меня источником к написанию многих газетных и журнальных статей, также — и книги «В Москве-матушке при царе-батюшке», вышедшей в 2007 году (с авторскими графическими рисунками).
Новую работу не стоит считать продолжением предыдущей: она вполне самостоятельна и дополняет первую. Очерки между собой почти не связаны, и потому книгу можно читать с любого места: с начала, с середины, выборочно.
Замечательный художник Павел Дмитриевич Корин (1892–1967) известен монументальными полотнами, изображающими людей, весьма заметных в истории Москвы: Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьму Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова. Несколько его работ легли в основу мозаичного украшения свода московской метростанции «Комсомольская-кольцевая».
В середине XX века Корин написал картину с названием «Русь уходящая», в которой заключена мысль о грусти по безвозвратно утерянным дореволюционным ценностям. Он представил целый ряд россиян старого времени, имевших особой силы дух и нравственные устои.
К нашему веку из тех «уходящих» людей уже никого в живых не осталось. Но вспоминать о них, об их складе ума, об отношении к жизни никак не надоедает. Даже временами очень хочется, как в театре, приподнять пыльный занавес и заглянуть туда, где только что ходили, о чем-то судили-рядили, хохотали, безобразничали или, после нарушения добрых моральных традиций, спешили замаливать грехи.
С уничтожением в грамматике долго служивших при письме букв «Ять», «Фита» или «I» (прописная — с точечкой наверху), с отменой изучения в школах Закона Божьего жизнь русского человека в корне изменилась. Как будто были отпилены все ножки у столов или убраны державшие устоявшийся мир «три кита». Многое перешло в разряд «ненужного хлама», было выброшено на помойку.
Любителя найти что-то «новенькое в стареньком» не так просто испугать трудностями. Именно он направит свои стопы к той библиотеке, которая имеет дореволюционные фонды, где есть подшивки с чудесными листами прессы и книги без современных иллюстраций с режущими глаз пестрыми красками. Хорошо, что «Москва любит запасец», как говаривали москвичи. Для торговцев же, бюрократов и… библиотекарей подходила (и раньше, и теперь) другая поговорка: «Захотят булавок — будут у наших лавок». Так вот за этими старыми «булавками» (равно — историческими материалами) я уже не одно десятилетие приезжаю в «Историчку».
Газеты и журналы, безусловно — кладезь «архивного исторического факта». Как в речёвке: «Утром в газете — вечером в куплете», если что-то крупное или малозаметное, но важное, случалось в Москве, корреспондент тут же об этом писал: дата и детали события здесь были самые правильные. Они попадали сюда оперативно вослед тому, что произошло.
Дотошное чтение увлекает:
«Ведь что ни камень здесь —
То крови отчей след,
Что столб — то памятник,
Что церковь — то сказанье!»
Жаль, что под этими словами в книге, выпущенной в 1912 году, подпись не стояла. Этот москвич, как и другие жители города давних лет, перешел из того «коринского» разряда «уходивших» в другой — «ушедшие», О жителях Москвы того и более раннего времени написаны нижеследующие очерки.
Насколько по составу населения велика была Златоглавая до революции, можно судить поданным 1912 года. Тогда в ней проживало 1 617 157 человек: 879 381 мужчин и 737 776 женщин. С приезжими было больше. Например, район Хитровской площади представлял собой место сосредоточения огромного количества приехавших на заработки бескровных «новых москвичей». Например, только в одном Ляпинском ночлежном доме, находившемся на Хитровке, с 1 января по 27 октября 1892 года перебывало ночлежников до 240,6 тысяч человек. Иногда число «квартирантов» доходило до 1,3 тысяч в сутки. Но при заражении москвичей в страшную эпидемию тифа городской санитарной комиссией было указано, чтобы число ночлежников не превышало количества коек. Поэтому с первых чисел марта того же года ежедневный прием снизился вдвое, лишь в редкие дни в хитровском приюте принималось более 800 человек. А ночлежных домов, помимо Ляпинского, здесь было несколько. Эти цифры даю как справку к статьям о хитрованцах и для того, чтобы представить, насколько притягательным магнитом для рабочих рук являлась с давних пор наша столица.
Полагаю, что люди, родившиеся в Москве, прибывшие сюда на проживание в силу разных причин или отмеченные памятными знаками, а также каким-то образом промелькнувшие в документальной хронике, имеют право на воспоминание. Даже те, что делали ошибки в жизни, своей судьбой переплетались с добропорядочными обывателями, давали им поводы для пересудов. А так как многие факторы влияли на жизнь всего города, то и такой материал в назидание будущим поколениям и в решение их проблем не хотелось бы откладывать в сторону. Может, грабли, которые постоянно ждут одних и тех же ног, можно было бы убрать.
Особое место в книге дано теме московской проституции, которая по количеству вовлеченных в нее жителей значительно превосходила санкт-петербургскую. И, конечно, другую — иногороднюю. Система надзора за пороком была введена в нашем городе в 1889 году.
До закрытия публичных домов в Москве официально считалось, что уличные проститутки стекались только в одно место — на Тверскую улицу, бывшую единственной большой в городе. Но в последующие годы полиция и обыватели уже наблюдали, что таким контингентом стали переполняться: Сретенка, Чистые пруды, проезды бульваров от Мясницкого до Страстного монастыря. Особенно — Тверские бульвар и улица, которые кишмя кишели армией «живого товара» с обычными своими спутниками — сутенерами. Для раскладки «мухи — налево, котлеты — направо» было предложено отдать проституткам в зимнее время после 9 часов вечера бульвары и скверы, одновременно закрывая вход на них после этого часа для учащейся молодежи. А летом, когда места отдыха переполнялись прогуливавшимися москвичами, проституток через калитки в зоны отдыха сторожа не пускали бы, а им давался бы доступ в рестораны, кофейни и почему-то на скейтинги (то есть катки с асфальтовым или деревянным покрытием для катания на роликовых коньках). В то время боролись не с проститутками, а с тем злом, что они несли в общество (нравственное разложение, распространение заразы). Практически целый раздел книги касается женских проблем и порядка в семьях.
