Петр Губер - Донжуанский список Пушкина
Обзор книги Петр Губер - Донжуанский список Пушкина
Донжуанский список Пушкина — два параллельных списка женщин, которыми увлекался А. С. Пушкин и/или с которыми был близок, в хронологическом порядке. Пушкин сам составил их в 1829 году в альбоме Елизаветы Николаевны Ушаковой. Впервые списки были напечатаны в 1887 году в «Альбоме Пушкинской выставки 1880 года», где в «Биографическом очерке» А. А. Венкстерна было указано: «по объяснению П. С. Киселева [мужа одной из сестёр Ушаковых] — это дон-жуанский список поэта, то есть, перечень всех женщин, которыми он увлекался». Первой посвящённой спискам работой явилась статья Н. О. Лернера «Дон-Жуанский список». Популярность термин получил после одноимённой работы П. К. Губера (1923).
Широко известно также высказывание поэта в письме к В. Ф. Вяземской (1830): «Моя женитьба на Натали (это, замечу в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена» (Mon mariage avec Natalie (qui par parenthese est mon cent-treizieme amour) est decide); вероятнее всего иронический характер этой цифры, вообще характерный для тона переписки Пушкина с Вяземскими (чуть выше в письме Пушкин сравнивает «первую любовь» со «второй»). Любопытно, что и сама княгиня Вера Фёдоровна, по-видимому, фигурирует в составленном Пушкиным списке из альбома Ушаковых.
Главы из биографии с 9-ю портретами.
Донжуанский список Пушкина — два параллельных списка женщин, которыми увлекался А. С. Пушкин и/или с которыми был близок, в хронологическом порядке. Пушкин сам составил их в 1829 году в альбоме Елизаветы Николаевны Ушаковой. Впервые списки были напечатаны в 1887 году в «Альбоме Пушкинской выставки 1880 года», где в «Биографическом очерке» А. А. Венкстерна было указано: «по объяснению П. С. Киселева [мужа одной из сестёр Ушаковых] — это дон-жуанский список поэта, то есть, перечень всех женщин, которыми он увлекался». Первой посвящённой спискам работой явилась статья Н. О. Лернера «Дон-Жуанский список». Популярность термин получил после одноимённой работы П. К. Губера (1923).
Широко известно также высказывание поэта в письме к В. Ф. Вяземской (1830): «Моя женитьба на Натали (это, замечу в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена» (Mon mariage avec Natalie (qui par parenthese est mon cent-treizieme amour) est decide); вероятнее всего иронический характер этой цифры, вообще характерный для тона переписки Пушкина с Вяземскими (чуть выше в письме Пушкин сравнивает «первую любовь» со «второй»). Любопытно, что и сама княгиня Вера Фёдоровна, по-видимому, фигурирует в составленном Пушкиным списке из альбома Ушаковых.
ru ru Izekbis Fiction Book Designer, FB Editor v2.0, FictionBook Editor Release 2.6.6 21.06.2014 FBD-AC2828-B8E6-7A44-7E8C-29DF-FCDA-46298B 1.1V 1.1 исправление ошибок,сноски — Izekbis.
Донжуанский список Пушкина Петроград Петроград, Москва 1923 Первое издание. Издательство "Петроград". MCMXXIII, 280 с., 8 л. портретов, не включенных в пагинацию. 20х13 см. Тираж 4000 экз. Военная Типография Штаба Р.-К.К.А.Петр Константинович Губер
Донжуанский список Пушкина
Предисловие. Пушкин и русская культура
Вошло в обычай называть Пушкина великим национальным поэтом преимущественно перед всеми другими русскими поэтами. В наши дни это почти аксиома; но разрешите трактовать здесь аксиому, как теорему, еще подлежащую исследованию и критике.
Некоторые объективные признаки общенационального значения Пушкина, бесспорно, имеются налицо. Едва ли не в каждом губернском городе Европейской России есть бульвар или общественный сад, украшенный бюстом курчавого человека с толстыми африканскими губами. Во всех российских гимназиях ученики, перевирая и не понимая, твердят наизусть «Памятник» и «Приветствую тебя, пустынный уголок». Нет такого учителя словесности, который, ради Пушкинского юбилея, не счел бы своим долгом прибавить новую банальность к существующему исполинскому запасу.
— Помилуйте, заметят мне: — стоит ли упоминать подобные мелочи, рассуждая о соотношении двух таких величин, как русская культура и поэзия Пушкина? Действительно, шедевры провинциальных скульпторов и диатрибы школьных ораторов не многого стоят. Беда только, что, распростившись с памятниками и со школами, мы немедленно вступаем в спорную область, где нельзя сделать ни одного шага, не рискуя жестоко погрешить против исторической и эстетической правды. Будем поэтому осмотрительны, не станем принимать на веру ни одного из числа установленных и общепринятых мнений на этот счет.
Нам говорят: в течение без малого ста лет Пушкин был в России самым любимым поэтом. Его читали и продолжают читать иногда больше, иногда меньше, смотря по уклону умственных интересов данного поколения, но в общем он всегда имел более значительное число усердных читателей, нежели любой другой автор, писавший стихами по-русски. И при жизни, и после смерти у него почти не было достойных внимания литературных врагов.
Если оставить в стороне Писарева, нападение которого, остроумное по форме, но довольно тупое по существу, было внушено соображениями превратно понимаемой публицистической тактики, Пушкина восхваляли почти все, кому только случалось говорить о нем. Он всегда обладал способностью эстетически очаровывать людей, приближавшихся к нему. Этого очарования не избежал, в конце концов, и сам Писарев.
О творчестве Пушкина были написаны лучшие страницы русской литературной критики. Тургенев, Достоевский называли себя его учениками. Наконец, он основал школу: Майков, Алексей Толстой и даже Фет являются его продолжателями в поэзии.
Со школы мы и начнем: секрет, в наше время уже достаточно разоблаченный, состоит в том, что Пушкинской школы никогда не существовало. Как у Шекспира, у него не нашлось продолжателей. Майков и Толстой, весьма посредственные стихотворцы, быстро устаревшие, пытались воспроизвести некоторые внешние особенности Пушкинского стиха, но это им совершенно не удалось в самой чувствительной и деликатной сфере поэтического творчества — в сфере ритма. Что касается Фета, то он, конечно, примыкает всецело к другой поэтической традиции: не к Пушкину, а к Тютчеву.
Знаменитые критики и великие писатели, говорившие о Пушкине, высказали множество глубоких и плодотворных мыслей по поводу его поэзии. Разбирая «Евгения Онегина», Белинский объяснил русскому читателю, каким должен быть нормальный, здоровый брак, а Достоевский в известной речи превознес до небес главнейшую русскую добродетель — смирение. К несчастию, у Пушкина имелись свои собственные понятия о браке, выраженные, между прочим, и в «Онегине» и отнюдь не согласные со взглядами Белинского, а славянофильского смирения у него совсем не было.
Отзываясь на Пушкинское празднество 1880 года, Константин Леонтьев писал: «Ново было в речи г. Ф. Достоевского приложение этого полухристианского, полуутилитарного стремления к многообразному, чувственному, воинственному, демонически пышному гению Пушкина»[1].
Вот глубоко верные строки. Но они стоят совсем одиноко в русской критической литературе XIX века, и их автор пользовался славой неисправимого любителя парадоксов. Белинский и Достоевский, столь несхожие и по мировоззрению, и по характеру, сошлись однако и друг с другом, и с подавляющим большинством своих современников в непонимании истинного смысла Пушкинской поэзии. Все любили Пушкина, плененные эстетической прелестью его творений, но эта — по слову Тютчева, первая любовь — была любовь слепая, почти инстинктивная. Оправдать ее не умели и не могли.
