О'Санчес - Осенняя охота с Мурманом и Аленушкой
Четырехметровый, начиная с кончика хвоста, участок Алёнкиного тела на деревянных половицах представлял собою как бы гауссиану, тесно сжатую и с «неправильной» волной, в то время как оскаленная голова приподнялась над полом почти на два метра. Глазки ее пылали багровой яростью, ибо она узнала отвратительную для нее ауру пса Мурмана, и, вдобавок, всегда голодная анаконда почуяла добычу… Нет, конечно же, ни повелитель, ни его спутница добычею не являлись… да и этот клыкастый синеглазый уродец… слишком силен и опасен… Остальные же вполне бы могли послужить пи-и-щщею… Голова покачивалась, словно выбирала, с кого бы начать… Теплый оранжевый свет из под низенького абажура хорошо освещал змеиную голову, но Алёнкин взор не становился от этого менее зловещим…
— Ты что шипишь? Ты на кого шипишь? Я те сейчас по башке по зеленой так сковородкой пошиплю, что и внука спрашивать не стану!..
Домовой Прокопыч и кикимора Мулька обосновались в бабушкином доме уже после того, как Алёнка убежала от Лёхи, поэтому они видели ее впервые и, разумеется, изрядно перепугались, когда на них вдруг пахнуло во всю мощь аурой древнего зла. Они мгновенно скакнули на плечи к старой колдунье, в поисках защиты, вцепились ей в шею, в затылок, стараясь прижаться к хозяйке насколько можно ближе. Ирина Федоровна машинально сплела для них защитное заклинание, зашторила обоих от змеи, но, конечно же — будь Алёнка свободна и в полной силе — ей эти жалкие заграды вроде клочка паутины.
Волшебный кот Васька прятаться за хозяйку не стал: заурчал, замяукал, грозно выгнув спину и выпустив когти, однако спрыгивать с ее колен не торопился. Он, в отличие от Прокопыча и Мульки, анаконду знал и помнил хорошо, любить ее — не любил, древних тварей мало кто любит, но сия неприязнь была не настолько велика, чтобы вызывать на дуэль этот шипящий ужас. Васька не просто волшебный кот, он очень умный волшебный домашний кот, комнатный, и границы своих тщедушных боевых возможностей знает: с волком или с человеком один на один он справится, но с волколаком, или хотя бы с оборотнем — уже нет.
А Мурман — прямо на диво — не поддался на случайную Алёнушкину провокацию: недовольно зарычал из под стола, скребанув для приличия половицы передними когтями… и остался лежать, где лежал. Мурман неизмеримо сильнее Васьки, но нисколько не глупее. В его благоразумном поступке ничего сверхъестественного, тут секрет невелик: это Лёха мысленно попросил Мурмана не волноваться и не колыхать Вселенную своим озорством, очень попросил, строгой мыслью, но без одергиваний, душевно… В другой какой раз Мурман, быть может, и не сразу бы расслышал просьбу хозяина, поскольку просьба ведь — не приказ, и успел бы побаловаться вволю, цапнуть кого-нибудь за холодный хвост, или что-нибудь подобное, прежде чем уступить грубой человеческой силе, подкрепленной швабрами, поленьями и подзатыльниками, но… Хозяин крепко настроен на охоту и ныне лучше бы не отвлекать его от этой благости, не гневить лишний раз, не огорчать…
— Вот ведь страшилище, не ко сну будь сказано!..
— У-у, бабушка-а! Это еще пустяки, ты бы видела, как она там, в подвале, на меня из-за угла выпрыгнула, метров десять-двенадцать в ней было! У меня сразу волосы дыбом — и все уже седые! Вот там она облизывалась — так облизывалась, а сейчас скромница, только жалом водит, здрассте всем говорит… Да, Алёнка? Молчунья ты у нас… Ползи сюда. Ну, что, баб Ира, я ее прячу, если вы все уже насмотрелись?
— Прячь, хватит. Ишь, как дрожат! Чуют древнюю-то тьму! Да я и сама, прямо скажем, робею: как представлю, сколько же лет она по белу свету ползает, сколько всего разного эта животная перевидела, да скольких передушила, себе на закуску… Это вам, братцы премилые, не я и не избушка… А хорошо, что она опять при тебе, спасибо Сашке Чету за подарок, он ведь подарил… Она да Мурман — все ж подспорье, все защита, ежели чего… Силыч, земля ему пухом, однажды чаевничал у меня, да подвыпил крепко, да и обмолвился, что, дескать, Мурман твой корнями из не менее древнего роду-племени, чем Алёнка, и даже чем он сам, Петр Силыч… Я его хвать за язык: что, мол, да как?.. Не стал ничего объяснять.
— Да ну, баб Ира… Какая, нафиг, защита? От кого? Впору обоих под мышкой держать, наружу не выпускать, чтобы посторонние не обидели… Это в сопливом детстве, когда я на лето к вам деревню приезжал, мне Мурман вроде бодигарда и няньки был, а теперь, когда я взрослый… Васька твой — что, велика защита тебе?
— Как считать, Лешенька… От одиночества — изрядно уберег. Он, да ты — вот и все мое семейство. Ты главнее, но и Васька мне родной. И эти, вот… а ну… хватит тут… распищались!.. Брысь на пол с меня, все трое! И эти родные теперь, проглоты, куда от них денешься…
— А! Еще, бабушка: завтра найди мне, пожалуйста, вещмешок? Ну, твой, кожаный, старинный, со свойствами? Обещаю не потерять.
* * *Человек спешной рысцой бежит по тропе осеннего леса, очень стараясь двигаться быстрее и при этом не поскользнуться, не споткнуться: корневищ полно поперек горбатой тропы, и каждая в скользком инее. Молодой лунный месяц на угольно-черном безоблачном небосводе раздернут едва ли на четверть, свет от него скуден, слаб, немногим больше, чем от звезд, да и тот почти полностью оседает на хвоистых плечах древнего ельника, плотного, сплошь мшанистого, внутри себя угрюмого и мрачного, словно предсмертные мысли накануне казни, и почти столь же безысходного. Но человек бежит, торопится, он явно сохраняет надежду вырваться из этого леса и остаться в живых…
Человек молод, силен и очень непрост: ночная тьма в густом лесу ничуть не мешает ему видеть тропу и озирать окрестности, в руке у него тускло сияет острый и длинный нож, он выкован из чистого серебра, светится же потому, что окутан мощным подкрепляющим заклинанием. Такой нож трудно потерять и еще труднее сломать, хотя бы даже затупить…
За человеком гонятся.
Зловещая ночь, насквозь пропитанная смертью, предчувствием смерти, ожиданием смерти… многих смертей…
Еще совсем недавно — четверти часа не прошло — все обстояло совсем иначе, хотя и похоже сценарием: огромный волколак-людоед в своем «корневом» обличье убегает сквозь заросли и буреломы, сильно прихрамывая на покалеченную переднюю лапу, а человек, с хохотом и улюлюканием, гонится за ним… Вот-вот, еще прыжок, ну, еще шажок… дотянуться и полоснуть со всего маху по задним лапам, а лучше прыгнуть и на лету в холку воткнуть… вертикально, как тореадоры с быками делают… Но волколак, скуля и хрипя, из последних сил держал спасительную дистанцию, не давался колдовскому ножу… И вдруг хромота его куда-то делась, волколак непостижимым образом выздоровел, надбавил скорости и пропал с глаз долой… В тот же миг впереди, по широкой дуге, быстро смыкающейся слева и справа, зазвучал дружный торжествующий рев, одновременно похожий на волчий вой, собачий лай и человеческий кашель: лопнула магическая тьма, осталась обычная, полуночная, никому не мешающая: это волколаки начали свою охоту! На человека! Да не просто на человека — на колдуна, да не на вшивого ничтожного колдунишку-самоучку, не на глупого простака-экстрасенса, а на подлинного колдуна, сильного, ловкого, смелого и очень самонадеянного. В таком всего полно: и горячей крови, и свежего мяса и — это главное — колдовской силы человеческой, самого желанного лакомства для разбойной нечисти! Ату его!
Человек бежал по чутью и звездам, прямо на запад: там дальше, в километре с небольшим — он хорошо знал это — сквозь лес идет широкая почти прямая дорога, вроде бы всеми заброшенная, однако ровная, тщательно очищенная от деревьев, кустарников и даже трав. Бульдозеры весь август и сентябрь ту дорогу равняли, а потом тяжеленные катки на медленных колесах ее укатывали… Зачем? Кто его знает, может для каких военных секретов — на расстоянии в один артиллерийский выстрел отсюда начинается приграничная зона, а за нею натовская Эстония.
Эстонцы вряд ли нападут, даже понукаемые натовцами, а вот пасущаяся скотина и всевозможные коробейники могут вторгнуться, куда не ждут…
Лёха бежал к дороге, надеясь, что на открытом пространстве все-таки будет полегче, жаркий пот заливал ему и щеки, и грудь, и спину, и задницу, одним словом, почти всю поверхность тела, но никак не мог смыть с него эффект гусиной кожи… Без подстраховки в самом что ни на есть волколачьем логове — оказывается, это тревожно, хотя и бодрит. Надо, надо, надо было не форсить, а взять с собою Алёнку и Мурмана — с ними было бы не так жарко и не так зябко…
Из-за дерева, наперерез бегущему Лёхе, прыгнул волколак в получеловеческом обличье, но Лёха очень удачно полоснул ножом — наискось по морде, прямо через багровый глаз — волколак заверещал и провалился куда-то вниз, под кусты… Этот навоевался, но сколько их там… несколько сотен, похоже… Быстрее!.. Быстрее!.. Главное — не поскользнуться и не упасть!.. Скорость, ёлы-палы!
