Дмитрий Бахта - Мысли по дороге на пенсию
— Зимой, однако, зачем вдвоем ходить? Оставайтесь с нами. Вместе сохатого бить будем. Берлогу знаю, где найти. Мишку бить будем — у него мясо очень сладкое. Нам поможете, да и сами не замерзнете. Всем хорошо.
Дочки согласно закивали, хорошо, мол.
— Ну, давай поживем, — говорит солдат Филе. — Забудем про сутолоку ярморочную. Люди простые, добрые, от них научиться можно многому.
И стали жить. Сладили чум, Филя каждый день таскал сушняк и рубил, учился с малым оленеводом кидать ременный аркан, осваивал охоту с луком. Малого звали Хок, был он весел, неугомонен, подвижен, как ртуть. Общался много, с удовольствием учил Филю. Быстро стали понимать друг друга, с полуслова. Солдат починил старое кремневое ружье, чем поверг в восторг старика и женщин. Нашли быструю не замерзающую речушку, где старик показал им, как бить острогой рыбу на мелком перекате. Филя заслужил общее одобрение, научившись точно метать похожую на копье снасть. Солдат смастерил маленькую коптильню. Восторгам не было конца — копченая рыбка была незнакомым деликатесом.
Темнело рано. Как-то вечером собрались на рыбку. Старик достал припрятанную бутылку крепчайшей настойки на грибе чаги и каких-то жгучих травах. Разговаривали за выпивкой. Филипп спросил старика, где отец Хока, но тот ответил, что не знает. Дочки замолчали. Старый хозяин сказал, пыхтя трубкой:
— В лесу народу мало. Мужчины часто гибнут в борьбе со зверьем. Поэтому у нас считается, что надо использовать любую возможность зачать малыша. Вот и с Хоком так. На стоянке встретили путников, искателей волшебного корня. Одной дочке повезло, понесла. Порадовала нас мальчишкой. Смотри, какой шустрый, скоро сам будет добытчиком. И вы не теряйте время, пожалуйста, оставьте нам ребятишек: маленькому племени трудно и невесело жить.
Вечер закончили молча. Филя долго думал над словами старика. Разве об этом говорят? Разве так можно? Разве это правильно? Куча вопросов гудела, порождая стыд, непонимание, беспокойство. Вдруг Филя почувствовал наступление тишины. Мысли кончились. Он подошел к солдату и сказал:
— Я понял, старик по-настоящему честен перед собой, он сам делает жизнь, как считает правильным, а мы, люди из большого мира, живем чужим умом. Как ты думаешь, дядька-солдат?
— Я думаю, что придется помогать маленькому племени, — с усмешкой сказал солдат. — Ты, Филя, учись принимать жизнь и чужие порядки такими, какие они есть. Во внутреннем согласии — силища, а старик очень сильный, как валун без единой щелочки, не где кривде пролезть.
Холодало, но снегу было не много, олешки без труда находили пищу. За олешками кочевал и небольшой лагерь. Женщины приходили греть ложе. Честность и страсть, с которой они давали свою ласку, поражали не только Филиппа, но и бывалого солдата.
Лук по началу был забавой. Затем на охоте Филипп потерял надежду попасть хоть раз в дичь. Он стрелял десятки раз, в кровь разбивал предплечья и пальцы тетивой, бегал выискивать стрелы по буреломам. Но пока не добыл сам ни одного трофея. Стреляя в мешочек с песком, Филя попадал достаточно часто, но на охоте азарт, ответственность, желание, наконец, попасть заставляли руки ходит ходуном, мысли бешено метаться, а сердце выскакивать из груди. С каждым промахом разочарование было все черней. Хок, не по годам рассудительно, просил снова и снова скрадывать дичь. Отдавал первый выстрел Филе и часто успевал выпустить стрелу уже по всполошившейся, удирающей дичи успешно. Солдат наблюдал и не вмешивался, лишь усмехался в ус. В холода старый служака оброс бородищей, и усы тоже стали выдающейся длинны и густоты. Однажды старик-кочевник позвал Филю в сторону, сказал: «Ты рвешь руки в кровь, а нужно пустить спокойствие в грудь, не старайся, отпусти руки, поверь луку». Он поставил Филиппа стоять на двух вбитых кольях. Стоять, первые несколько вечеров, не удавалось — Филя не мог поймать равновесие, шатался, падал, и так без конца. Уставшего и недовольного старик усадил перед костром и сказал: «Сердиться не надо, выгони гнев и желание — это враги воина и охотника, страсти не дают сердцу почувствовать равновесие и спокойствие. Сиди до утра и гони страсти, огонь тебе поможет». И ушел в чум. Филя, вспотевший от попыток устоять на кольях, быстро замерз, голод терзал, мышцы ломало, хотелось в тепло к ласковым женским рукам. Внутри росло раздражение: «К чему эти колья? Зачем мне тут сидеть? Тоже мне, настоятель Шаолиня!». Вдруг Филя понял — вот он, враг, грызет изнутри, не дает думать, усиливает неприятные ощущения. Взгляд задержался на язычках огня, нашел зону почти бесцветного пламени. Филя стал дышать, считая про себя длину вдоха и выдоха. Представил, что его живот — это кузнечный мех, из которого воздух тонкой струйкой попадает на угли, генерируя огромной силы жар. Филя не понял, сколько прошло времени, но вдруг белые языки пламени стали точно повторять ритм дыхания. Сила пламени шла из живота. Связь была настолько реальной, что Филипп был уверен, что он сможет направить ком белого жара, выдохом в любую точку пространства. Не теряя ощущения силы и власти, Филя встал — тело не имело веса. Парнишка подошел к кольям, бережно храня ритм дыхания, поставил одну ногу на кол. Продышался, успокоил сердце. Взгляд был рассеянным, но позволял ясно видеть маленькие белые лепестки пламени в костре. Перенес весь вес на стопу, опиравшуюся на колышек. Бережно, будто боялся расплескать белое пламя, чуть переместил корпус к опорной ноге, окончательно освободил вторую ногу, пошевелил стопой: «Она свободна!». Все внимание собрал, чтобы дыхание не сбилось, взгляд еще больше привязался, как бы углубился в сердцевину костра. Язычки белого жара, казалось, окружили Филиппа. Не глядя, медленно, поднял освободившуюся ногу. Придержал колено руками. Плавно поставил стопу на свободный кол. По капле перелил вес, нашел положение на средине. Стал, наблюдая за пламенем, выталкивать из себя напряжение. Филе показалось, что белый жар нитью через позвоночник ушел ввысь, к звездам, как бы подвесив тело над кольями. Дыхание шло уже само по себе, для сохранения равновесия не требовалось ни каких сил, желания тоже ушли. Состояние правильности и удовлетворенности, было не сравнимо, ни с одним ощущением, испытанным ранее. Перед утром Филя прилег вздремнуть. Скорый подъем был на редкость легким. Усталости не было и следа. Молча принялись за работу. Филя работал и ждал вечера. Отказался от ужина, ласково отвел зовущие руки, подкинул толстое бревнышко в костер. Забрался на колья, как будто это обычное. Ушел в наблюдение огня… На рассвете старый кочевник вышел из чума. Костер потух. Первые лучи солнца, казалось специально, собраны на Филиппе. Паренек стоял на одной ноге. Свободная нога опиралась пяткой на коленную чашечку опорной. Спина была пряма и походила на мачту. Руки удерживали лук в натянутом состоянии. Взгляд уходил куда-то ввысь. Покачав головой, старик подошел к подвешенным вьючным сумам, порылся, нашел завернутую в шкурку олененка дудочку. Тряхнул пару раз головой, настраиваясь, и заиграл. Песня дудочки была не громкой, ее трудно было привязать к человеческим чувствам — грусти или веселью. Это было как звуки ветра или шум реки: естественно, мощно и просто. Лагерь проснулся. Филипп сам позвал Хока на охоту. Солдат и старик долго пили чай, ведя безмолвную беседу. По возвращении, Филя почувствовал себя настоящим мужчиной, добытчиком. Женщины забрали тяжелые котомки, помогли снять промокшую одежду, усадили к очагу. В небольшом кругу мужчин, молча пили чай, передавали трубку по кругу. Женщины сноровисто приходовали добычу, готовили, излишки укладывали в вырытую яму. Там, в холодной земле, дичь долго могла сохраняться. Никто не хвалил, не поздравлял Филиппа с первой удачей. И от такого отношения, признания нормальности успеха, признания роли добытчика, Филя расправил плечи и страшно загордился. Он вспомнил, как сумел унять дрожь в руках, сумел восстановить ночное ощущение отсутствия тела. Стрелы сами находили цель. Лук был продолжением руки. Дыхание руководило всем вокруг. Зрение обострилось. Легкость и равновесие полностью заполнили сердце, не оставляя места переживаниям и сомнениям. Лук дарил редкое, ни с чем не сравнимое ощущение свободы и мощи. Свист, с которым стрела рассекала воздух, завораживал. Выждав момент, Филя подошел к старику с просьбой:
— Хочу сделать лук, чтоб был только мой, чтобы именно моя сила и чувство выстрела.
Замолчал, подыскивая еще более понятные слова. Старик поднял руку:
— Зачем говорить — понял.
Работа заняла более месяца. Сначала искали со стариком дерево с подходящим ходом волокон, затем распаривали, гнули, закрепляли в выгнутом состоянии на правильной доске, после вытачивали костяные накладки из рога горного козла. У старика «случайным образом» все нужные материалы оказывались внутри походных вьюков. Накладки значительно изменяли жесткость лука. Поэтому Филя изготавливал, крепил на время, натягивал лук, стоял с ним, закрыв глаза, чувствуя его дрожь. Затем разбирал все, скоблил, истончал накладки, шлифуя о горный камень и так без конца. Наконец упругость и сила лука показались Филиппу подходящими. Он начал изготавливать костяные навершья рогов, ювелирно ровную полочку для стрелы, другие мелкие части. Старик сварил из сухожилий клей, приготовил длинные шнуры, и лук стали собирать. Медленно, с трудом и потом, появлялся цельный и могучий силуэт. Хок сплел тетиву, женщины сшили замшевый чехол для лука и колчан, украсили охранительной вышивкой. Солдат сделал два десятка стрел. Дюжина из них была особенная, с тяжелыми ромбовидными наконечниками, увеличенной длины, с черным тройным опереньем. Филипп каждую зорю теперь встречал на колышках с луком, не забывал и нож. Несмотря на холода и ветер, занимался он по пояс нагим. Два учителя, нож и лук делали свое дело: Филипп взрослел и телом и характером.
