Анна Аксёнова - Приключения Тимы и Тёмы
Тысячи иголок впились в его тело, которое и так всё было в синяках. Тёма не закричал только потому, что он всё-таки был тёмик.
Тёма сидел на дереве, привязавшись верёвочкой к колючей ветке, и думал о том, как важно, прежде чем что-то делать, хорошенько подумать. Ведь если бы он сначала подумал, что бабушкин альбом без бабушки трогать нельзя, не сидел бы он сейчас на этой ёлке. Кто его найдёт здесь? Родничок ни у кого на земле не работает. А разве догадаются бабушка и Тима, не говоря уже об Ольге, что чужие девочки унесли его, а потом он улетел сюда? Они будут искать его где-нибудь поблизости, а когда не найдут, забудут его и всё.
Подумал он об этом, и так печально ему стало! Неужели забудут? Неужели не будут искать?
Ладно, пусть они забудут, а вот он не забудет, он будет жить на этой ёлке, пока не умрёт с голоду, и всё время будет вспоминать их — бабушку, Ольгу, Тиму. Как хорошо ему было с ними со всеми! Как дружно они жили!
Он вспомнил, как Ольга однажды, думая, что он спит, чмокнула его в щёку. Ему стало тогда так тепло, так приятно. Значит, и Ольге было приятно, раз она так сделала. Нет, не может Ольга забыть его. А Тима за едой всегда подсовывал ему самые вкусные кусочки. А бабушка за уши таскала, чтоб он скорее вырос. Конечно же, они сейчас волнуются, думают, как его найти. Раньше Тёма считал, что каждый должен только о себе заботиться. Считал так, как считают все тёмики. Неправильно это. Правильно говорит бабушка: «Человек должен всем помогать». А тёмики… вот бы сюда кого-нибудь из них. Ну, например, двести первого водяного — мальчишку, с которым в колодце на ведре катались. Тёма бы ему рассказал, что такое «дружба» и как важно, когда у тебя есть друзья. Вот у Тёмы теперь есть друзья, и о них можно думать, вспоминать их, сидя на ёлке…
Закатное солнышко сквозь колючие ветки добралось до Тёмы, пригрело его, и он задремал.
А когда проснулся, наступила ночь.
Бабушка говорила: «Утро вечера мудренее». Значит, надо ждать утра. А ещё она говорила: «День да ночь — сутки прочь». Куда же они деваются, сутки? Куда уходят день, ночь? Интересно получается: если он ничего за день не сделал, то ничего и на другой день не остаётся. Как будто и не было вчерашнего дня. А если сделал… Вот вчера он выучил две буквы: «а» и «м», он их и сегодня знает, — значит, вчерашний день не пропал, с ним остался?
Под землёй всё было просто, незаметно, что время летит. Всегда одинаково, никакого утра, никакой ночи. А здесь… утро и вечер совсем не похожи. Утром небо синее-синее, днём — бледное, голубое, а вечером — разное: недавно было в полоску — розовую, жёлтую, белую.
Сейчас небо чёрное, а на нём — звёзды. Чистые, блестящие, как его серебряные лапоточки. Его лапоточки чистила ему зубным порошком бабушка. Интересно: а кто чистит звёзды?
Поближе к утру на небо выползла откуда-то луна с объеденным боком. И сразу от луны заблестели Самсон и золотые фигуры на лестнице… Заблестели, как маленькие озёра, окна во дворце.
Какая-то ночная пичуга поёт, старается. Чего не спит?
Не спит и собака, где-то далеко-далеко лает. Значит, там живут люди.
Была бы с ним бабушка — можно и на ёлке жить. Одежда высохла, тепло, иголки не колются. Только ведь не придёт сюда бабушка и на ёлку не заберётся. Что делать?
И Тёма решил подумать. Думал он долго, но зато — ура! — придумал! От радости он даже сам себя погладил по голове. Бабушка бы обязательно так сделала.
У него перед глазами давно маячила шишка. Он её всё время отодвигал, чтоб она не мешала ему. Сейчас он эту шишку сорвал и заткнул за пояс. Сорвал вторую и тоже заткнул за пояс, за верёвочку. Третью шишку он вложил в кармашек рубашки — спасибо бабушке за кармашек! И ещё одну шишку на всякий случай взял в руку. Вот теперь-то он никуда не улетит!
Он осторожно спустился вниз. И когда спустился, оказалось, что эти места в парке ему хорошо знакомы: не раз они ходили гулять сюда. Просто сверху всё выглядело по-другому.
Тёма зашагал по ступенькам наверх ко дворцу. Это было не так-то легко, бабушка и то всегда отдыхала на середине лестницы, а Тёме, с его короткими ножками, это было ещё труднее. Но он всё-таки одолел лестницу и вышел к Верхнему парку.
Здесь тоже росли деревья, но деревья были не такие большие, как в Нижнем парке, да ещё остриженные, будто после парикмахерской, поэтому заблудиться здесь было совсем невозможно. Тёма пошёл всё прямо, прямо и вышел к большим воротам.
В это раннее утро машин на дороге совсем не было, и Тёма со своими шишками благополучно перебежал дорогу. Бежал он осторожно, потому что боялся потерять хоть одну шишку. Он то и дело проверял, на месте ли они: две за поясом, одна в кармашке и одна в руке.
Он пробрался в палисадник, вскарабкался на скамеечку и негромко сказал:
— Шанаюшка!
В доме, конечно, не спали. Все сидели в кухне и строили всякие планы, как искать Тёму. Решили рассказать ребятам про Тёму, пойти в милицию…
И вдруг Каселина насторожилась, поднялась со своего места.
— Шанаюшка! — послышался тоненький голос.
Все вбежали в комнату и увидели Тёму, который влезал в окно. Две шишки за поясом, одна в кармашке и одна в руке.
Бабушка от радости заплакала, стала целовать Тёму. А когда увидела шишки, сказала, что Тёма умнеет не по дням, а по часам.
Потом, как всегда по утрам, бабушка потаскала его за уши, чтоб он скорее рос, и повела к дверям ванной, где измеряли рост.
— Да ты уже на три сантиметра вырос, — обрадовалась бабушка. — И по-моему, похудел.
— Похудел, — сказала Ольга. — Такой огурчик стал.
— Это ещё что за выражение? — удивилась бабушка.
— А что? Был как помидорчик, а стал как огурчик.
— А-а, это, пожалуй, верно, — согласилась бабушка.
И я, хоть и ничего не сказал, согласился тоже.
Вообще-то, я немножко сердился на Тёму, потому что бабушка обещала свою коллекцию марок подарить мне.
— Половина марок — тю-тю, — сказал я.
Ольга, как всегда, сунулась:
— А что лучше: чтоб марки пропали или Тёма?
Я не стал с ней связываться, объяснять ей, что лучше бы, чтоб ни Тёма, ни марки не пропадали.
Когда бабушка вышла из комнаты, Тёма спросил:
— Раз бабушка плакала, что я нашёлся, значит, она моя мама?
— Да нет, — сказал я. — Какая она мама? Она бабушка.
— А плакала, — удивился Тёма.
Глава десятая. Красный пруд
Мы с Тёмой спали в дедушкиной комнате. И вот однажды мы проснулись рано-рано.
— Знаешь, — сказал я Тёме, — пока женщины не проснулись, сбегаю я на Красный пруд рыбу половить. Какого-нибудь золотого карасика для нашей Каселины поймаю. Ух и обрадуется она!
— А мне дашь золотого карасика? — попросил Тёма.
— Пойдём со мной, сам поймаешь.
— Пойдём. Бабушка потаскает меня за уши — и сразу пойдём.
— Если собираешься бабушку ждать, тогда и не мечтай о карасике.
— А кто же меня за уши потаскает?
— Давай, я.
Я не знал, как надо за уши дёргать, и на всякий случай взял да и дёрнул посильнее одно ухо, другое…
— Ты что делаешь, поросёнок, — бабушкиными словами заругался Тёма.
— А что такое? Скорее вырастешь.
— Давай, я тебя так за нос дёрну, — может, ты умнее станешь!
Кажется, я и правда перестарался.
— Ну, ничего страшного.
— Вырасту, а ушей не будет — хорошо, да? Надо дёргать потихоньку и за оба уха сразу.
— Давай за оба.
Но Тёма закрыл уши руками.
— Ну, нетушки. За два уха дёрнешь — и вовсе голову оторвёшь. Что я без головы буду делать?
Такой он шутник стал, Тёма!
Мы потихоньку вылезли в окно, взяли удочки, которые стояли на крыльце, и на цыпочках пошли прочь от дома.
Тёма никак не поспевал за мной, и тогда я привязал его к себе за пуговицу на куртке, спрятал лапоточки в карман и быстренько побежал к пруду.
Ранние прохожие видели, как бежит мальчик с удочками, а на верёвочке за ним летит шарик. Никому и в голову не пришло, что это совсем не шарик, а мальчик Тёма спешит со своим другом на рыбную ловлю.
Очень жаль, если вы не видели наш Красный пруд. Представьте себе большой ровный, как квадратный стол, пруд. Вода в нём отражает небо и поэтому кажется то голубой, то серой, то лиловой, то прозрачной, как воздух. Она то сверкает, как зеркало, а то, бывает, нахмурится и вся покроется морщинками.
Со всех четырёх сторон пруда — липовые аллеи. Старинные, густые. В липах гнездятся птицы — поют, щебечут, выводят птенцов, ссорятся… А уж когда эти липы цветут, то на аллеях стоит такой гул, как от мотора самолета, — ровный, звенящий. Не сразу сообразишь, что это тысячи, да нет — не тысячи, а миллионы пчёл прилетели сюда за мёдом. И не только липы — сам воздух весь в меду.
Липы такие старые, что не могут поднять своих нижних веток, и они лежат на откосах к воде, тяжёлые, зелёные.
